8
ИСТОРИЯ БЛИЗНЕЦОВ: ЗАКЛЮЧЕНИЕ
- Дворец оказался таким же, каким мы его запомнили, разве что, возможно, еще роскошнее благодаря награбленным в покоренных землях трофеям. Еще больше золотых тканей, еще более яркие картины, в два раза больше рабов, словно служивших простыми украшениями, их худые обнаженные тела были увешаны золотом и драгоценностями.
На сей раз нас поместили в царскую камеру с изящными стульями и столами, на которых стояли блюда с мясом и рыбой, пол был устлан красивым ковром.
Потом, на закате солнца, во дворце раздались приветственные возгласы в честь прибытия царя и царицы, весь двор вышел им поклониться, распевая гимны красоте их бледной кожи и мерцающих волос, а также телам, чудесным образом излечившимся после нападения заговорщиков. Эхо разносило эти хвалебные песнопения по всему дворцу.
Но по окончании этой небольшой церемонии нас препроводили в спальню коронованной пары, где впервые, при тусклом свете отставленных подальше ламп, мы своими глазами увидели произошедшую с ними перемену.
Перед нами были два бледных, но великолепных существа, в каждой детали походившие на тех, кого мы еще недавно видели здесь же. Но теперь от них исходило сверхъестественное сияние, их кожа уже не была кожей, а их разум перестал всецело оставаться их разумом. Но, как каждый из вас может себе представить, они были прекрасны. О да, прекрасны, словно луна сошла с небес и наделила их своим светом. В дорогих одеждах, они стояли среди ослепительной золотой мебели, и устремленные на нас глаза блестели, словно обсидианы. И тогда совершенно новым голосом, в котором, казалось, звучала музыка, царь заговорил.
"Хайман рассказал вам, что с нами стряслось, - начал он. - Вот перед вами двое благословенных великим чудом, ибо мы восторжествовали над смертью. Теперь мы стоим намного выше человеческих потребностей и ограниченности, мы видим и понимаем то, что ранее ускользало от нас".
Но с царицы моментально слетел показной блеск. Шипящим шепотом она произнесла:
"Вы должны объяснить нам! Что сделал ваш дух?"
Мы оказались в еще большей опасности, и я попыталась передать это предостережение Мекаре, но царица тут же засмеялась.
"Думаете, я не знаю ваши мысли?"
Но царь умолял ее молчать.
"Путь ведьмы воспользуются своей силой, - сказал он. - Вы же знаете, мы всегда относились к вам с почтением".
"Да, - усмехнулась царица. - А вы наслали на нас это проклятие".
Я сразу же заверила ее, что мы этого не делали, что, покинув царство, мы сдержали слово и вернулись обратно домой. Пока Мекаре молча изучала их, я молила их понять, что если это и сделал дух, то лишь по собственной прихоти.
"По прихоти?! - воскликнула царица. - Что значит по прихоти?! Что с нами произошло? Кто мы?"
С этими словами, она приподняла губу, давая нам возможность лучше разглядеть ее зубы. Во рту выросли клыки - крошечные, но острые как ножи. Царь продемонстрировал нам такую же перемену.
"Чтобы удобнее было пить кровь, - прошептал он. - Знаете ли вы, что для нас жажда? Мы не можем ее утолить! Ради нашего насыщения умирают по три-четыре человека за ночь, но мы отправляемся спать в муках голода".
Царица вцепилась в волосы, как будто едва сдерживала крик. Но царь придержал ее за локоть.
"Дайте нам совет, Маарет и Мекаре, - попросил он. - Чтобы мы поняли суть этого превращения и знали, как использовать его во благо".
"Да, - проговорила царица, пытаясь прийти в себя. - Ибо подобные вещи не происходят без причины..."
Потом, словно потеряв уверенность в себе, она умолкла. Да, казалось, что ее прагматичный взгляд на вещи, и без того ищущий оправданий, разбился вдребезги, в то время как царь держался своих иллюзий, как это всегда делают мужчины вплоть до самой старости.
Итак, когда они замолчали, Мекаре вышла вперед и совершила наложение рук на царя. Она опустила руки ему на плечи, и закрыла глаза. Потом, не обращая внимания на злобный взгляд царицы, она проделала то же самое и с ней.
"Объясни нам, - сказала Мекаре царице, - что случилось в тот самый момент. Что ты помнишь? Что ты видела?"
Царица молчала, ее лицо исказилось подозрением. По правде говоря, это превращение только прибавило ей красоты, но в ней появилось что-то отталкивающее, словно она перестала быть цветком и превратилась в его белоснежную восковую копию. Пока она размышляла, ее лицо становилось все более мрачным и жестким, и я инстинктивно встала рядом с Мекаре, чтобы защитить ее от возможных последствий.
Но царица заговорила:
"Они пришла убить нас, предатели! Они обвинили бы во всем духов - таков был план. И все принялись бы снова есть плоть, плоть своих матерей и отцов, плоть тех, на кого они любили охотиться. Они пришли в дом и нанесли мне раны кинжалами - мне, своей повелительнице, своей царице! - Она помолчала, словно мысленно вновь увидела ту страшную сцену. - Они вонзили в меня кинжалы, они жестоко ранили меня в грудь. С такими ранами не выживешь, и, падая на пол, я знала, что умерла! Слышите? Я знала, что меня ничто не спасет. Кровь хлестала из меня фонтаном.
Но, увидев на полу лужу собственной крови, я осознала, что нахожусь не в раненом теле, что я уже оставила его, что смерть забрала меня и резко толкает вверх, как бы сквозь большой туннель, где я перестану страдать!
Мне не было страшно, я ничего не чувствовала, я посмотрела вниз и увидела на полу этого домишки себя, бледную, окровавленную. Но мне было все равно. Я стала свободной. Но внезапно мне что-то схватило, схватило мое невидимое "я"! Туннель пропал, я попалась в большую сеть, подобную рыбацкому неводу. Изо всех сил попыталась я вырваться, и она подалась, но не порвалась, она схватила меня и крепко держала, и я не могла подняться.
Когда я попробовала крикнуть, я снова оказалась в своем теле! Я билась в агонии, словно ножи резали меня заживо. Но эта сеть, гигантская сеть, не отпускала меня, она больше не была бесконечной, она сжалась в более плотную ткань, напоминавшую огромное шелковое полотно.
И эта сеть - одновременно видимая и невидимая - вихрем крутилась вокруг меня, поднимая, швыряя на пол, поворачивая из стороны в сторону. Из ран лилась кровь. И она намочила ткань, как произошло бы с любой сетью.
И то, что было прозрачным, перестало быть таковым. И я увидела чудовищную вещь, бесформенную, невероятных размеров, по которой текла моя кровь. Но у этой вещи была и другая материя, очевидно, какой-то центр, крошечный пылающий центр, который оказался внутри меня и бился в моем теле, как напуганный зверь. Он носился по моим рукам и ногам, бился, стучал. Словно сердце обрело конечности и теперь стремилось убежать. Оно кружилось в моем животе, а я рвала ногтями собственное тело и готова была взрезать себе живот, лишь бы оно убралось.
И мне показалось, что огромная невидимая часть этого существа - кровавое облако, которое окружило и обволокло меня, - подчиняется этом крошечному ядру, суматошно кружащемуся по моему телу, то кидающемуся мне в ладони, то появляющемуся в ногах. Оно помчалось вверх по позвоночнику.
Я умру, несомненно умру, думала я. Потом я словно ослепла! Тишина. Оно меня убило - я была в этом уверена. Теперь я, наверное, опять должна взмыть вверх? Но вдруг я открыла глаза и села на полу, как будто и не подвергалась нападению, я видела все так отчетливо! Хайман, пламенеющий факел в его руке! Деревья в саду - такое впечатление, что раньше я никогда по-настоящему не присматривалась к самым простым вещам! Боль окончательно исчезла - я не ощущала ее ни внутри, ни снаружи. Только свет обжигал глаза, я не могла выносить его сияние. Но при этом я спаслась от смерти, мое тело стало еще более прекрасным, безупречным. Вот только..."
И тут она замолчала, равнодушным взглядом уставившись в пустоту. А потом добавила:
"Остальное вам рассказал Хайман".
Она взглянула на стоящего рядом с ней царя, пытающегося постичь смысл ее слов, как пытались постичь его мы.
"Ваш дух, - сказала она. - Он пытался убить нас. Но все получилось иначе, вмешалась некая великая сила, восторжествовавшая над его дьявольским злодейством. - И снова убежденность покинула ее. Ложь так и не слетела с языка. Лицо внезапно превратилось в холодную маску злобы. И она ласково сказала: - Скажите нам, ведьмы, мудрые ведьмы - вам же известны все тайны, - как называются такие, как мы?"
Мекаре вздохнула и посмотрела на меня. Я поняла, что она не хочет сейчас говорить об этом. И мне вспомнилось старое предостережение духов. Египетские царь и царица начнут задавать нам вопросы, и наши ответы им не понравятся. И нас уничтожат...
Царица повернулась к нам спиной, села и склонила голову. Тогда и только тогда стала очевидной ее истинная печаль. Царь устало улыбнулся нам.
"Мы страдаем, ведьмы, - сказал он. - Мы сможем снести бремя нашего превращения только при том условии, что разберемся во всем. Вы, кто общается с невидимыми существами, скажите нам, что вам известно о таком волшебстве, помогите нам, если можете, ибо вы знаете, что мы никогда не желали вам зла, мы всего лишь хотели сеять истину и закон".
Мы не стали заострять внимание на очевидной глупости этого утверждения - о преимуществах насаждения истины путем поголовной резни. Но Мекаре потребовала, чтобы теперь царь рассказал все, что помнит.
Он говорил о том, что, без сомнения, известно каждому из вас. О том, как он умирал, как попробовал кровь жены, заливавшую его лицо, как его тело словно возродилось и потребовало этой крови, как он принял ее у жены и как она дала ему кровь, и он стал таким же, как она. Но у него не было таинственного облака крови. Ничто не бегало, безумствуя, по его внутренностям.
"Жажда невыносима, - сетовал он. - Невыносима".
И тоже склонил голову.
Сначала мы с Мекаре лишь молча смотрели друг на друга, и по обыкновению Мекаре заговорила первой:
"Мы не знаем, как называются такие, как вы. Мы не слыхали, чтобы в нашем мире прежде случалось хоть что-либо подобное. Но совершенно очевидно, что там произошло. - Она устремила взгляд на царицу. - Когда ты почувствовала наступление смерти, твоя душа, как очень часто случается, попыталась побыстрее убежать от страданий. Но когда она поднималась, ее схватил дух Амель, невидимый, как и твоя душа. При нормальном течении событий ты смогла бы с легкостью побороть это привязанное к земле существо и перейти в неведомые нам миры.
Но этот дух уже давно произвел в самом себе абсолютно новую перемену. Этот дух попробовал вкус крови людей, чьи тела он пронзал или истязал, чему вы и сами были свидетелями. А в твоем полном крови теле, невзирая на многочисленные раны, еще теплилась жизнь.
Итак, жаждущий крови дух ринулся в твое тело, хотя его невидимая часть была по-прежнему прикована к твоей душе.
Ты все еще могла восторжествовать над ним, сразившись с этим злым духом, как часто делают одержимые. Но крошечное ядро духа - материальный ревущий центр всех духов, из которого исходит их бесконечная энергия, - внезапно наполнилось кровью, чего раньше никогда не случалось.
Таким образом, слияние крови и неподвластной времени ткани усилилось и ускорилось в миллион раз, по всему его телу, как материальному, так и нематериальному, растеклась кровь - вот это и было кровавое облако.
Но важнее всего - боль, которую ты почувствовала, боль в руках и ногах. Ибо в тот момент, когда твое тело постигла неизбежная смерть, ядро духа слилось с плотью твоего тела, равно как его энергия слилась с твоей душой. Ядро нашло некое особое место, где материя слилась с материей, как дух слился с духом, и образовалось новое существо".
"Его сердце и мое сердце, - прошептала царица, закрыв глаза и положив руку на грудь, - слились воедино".
Мы промолчали, ибо это было явным упрощением, к тому же, мы не верили, что центром интеллекта и эмоций является сердце. Мы считали, что их контролирует мозг. И в тот момент нам с Мекаре вспомнилась страшная картина: растоптанные в золе и пыли сердце и мозг нашей матери.
Но мы побороли воспоминания. Непозволительно было бы показать нашу боль тем, кто явился ее причиной.
Царь засыпал нас вопросами.
"Ну хорошо, - сказал он, - вы объяснили, что произошло с Акашей. Дух вселился в нее, и, вероятно, его ядро слилось с ее ядром. Но что со мной? Я не чувствовал этой боли, не было никакого беснующегося демона. Я почувствовал... Я почувствовал одну лишь жажду, когда ее окровавленные руки коснулись моих губ".
Он взглянул на жену. Было очевидно, что эта жажда заставляет их испытывать стыд и ужас.
"Но в тебе находится тот же самый дух, - ответила Мекаре. - Это один и тот же Амель. Его ядро заключено в теле царицы, но он вошел и в тебя".
"Как это могло случиться?" - спросил царь.
"Его невидимая часть огромна, - сказала Мекаре. - Случись вам увидеть его целиком до катастрофы, вашим глазам предстало бы нечто практически безграничное".
"Да, - призналась царица. - Сеть как будто заволокла все небо".
Мекаре пустилась в объяснения:
"Эти духи приобретают физическую силу только в том случае, если сожмут в объеме свое гигантское тело. Сами по себе они подобны облакам на горизонте, даже больше, они иногда хвастались нам, что не имеют пределов, хотя это, скорее всего, неправда".
Царь пристально смотрел на жену.
"Но как его выпустить?" - вопросила Акаша.
"Да. Как уничтожить его?" - поддержал ее царь.
Никто из нас не хотел отвечать. Мы недоумевали, почему им обоим неясен ответ на этот вопрос.
"Уничтожь свое тело, - наконец сказала Мекаре царице. - И он будет уничтожен вместе с ним".
Царь недоверчиво посмотрел на Мекаре.
"Уничтожить ее тело?!!"
Он беспомощно перевел взгляд на жену.
Но Акаша только горько улыбнулась. Эти слова ее не удивили. Она долго молчала и смотрела на нас с неприкрытой ненавистью, потом взглянула на царя. Повернувшись к нам, она задала свой вопрос:
"Но мы же мертвы, да? Мы не выживем, если он умрет. Мы не едим, не пьем, если не считать крови, которой он требует, наши тела больше не исторгают из себя отходы, с той ужасной ночи мы не изменились ни в одной мелочи, мы больше не живые люди".
Мекаре не отвечала. Я видела, что она изучает их, старается увидеть в их телах не людей, но посмотреть на них глазами ведьмы, окружить их тишиной и покоем, чтобы пронаблюдать за теми неощутимыми аспектами, которые ускользали от обычных взоров. Глядя на них и прислушиваясь, она впала в транс. А когда заговорила, ее голос звучал глухо и безжизненно:
"Он работает над твоим телом, трудится неустанно, как огонь над деревом, как черви над останками животного. Он продолжает работать, и это неизбежно, это продолжение слияния, вот почему его ранит солнце - он использует всю свою энергию, чтобы продолжать работу, и он не выносит солнечный свет".
"Даже яркое пламя факела", - вздохнул царь.
"Временами - даже огонек свечи", - добавила царица.
"Да, - сказала Мекаре, стряхивая с себя остатки сна. - И ты мертва, но в то же время жива! Если раны исцелились так, как ты говоришь, если ты вернула жизнь царю, то, вероятно, ты победила смерть. До тех пор пока ты не выйдешь на открытое солнце".
"Нет, так продолжаться не может! - воскликнул царь. - Вы не представляете себе, какую мы испытываем жажду".
Но царица опять улыбнулась горькой улыбкой.
"Это больше не живые тела. Это носители демона. - Когда она посмотрела на нас, у нее задрожали губы. - Либо так, либо мы настоящие боги!"
"Ответьте нам, ведьмы, - сказал царь. - Возможно ли, что мы стали божествами, благословенные дарами, которыми наделены только боги? - С этими словами он улыбнулся, ибо ему безмерно хотелось в них верить. - Разве не может быть, что в тот момент, когда ваш демон попытался нас убить, вмешались наши боги?"
В глазах царицы загорелся порочный огонек. Как же ей нравилась эта мысль, но она в нее не верила... не верила до конца.
Мекаре посмотрела на меня. Она хотела, чтобы я подошла и дотронулась до них, как она. Она хотела, чтобы я взглянула на них так же, как взглянула она. Она хотела сказать что-то еще, но не была в этом уверена. И, по правде говоря, мои способности инстинктивной природы были немного сильнее, хотя я обладала более скромным словесным даром.
Я вышла вперед, дотронулась до их кожи, хотя и испытывала к ней такое же отвращение, как и к ним самим, за то, что они сделали с нами и с нашим народом. Я прикоснулась к ним, отдернула руку и пристально посмотрела на них, и я увидела работу, о которой говорила Мекаре, я даже слышала, как без устали бурлит дух. Я успокоила свой ум, я полностью очистила его от всех предрассудков и страхов, и лишь тогда, когда меня охватило спокойствие, свойственное трансу, я позволила себе высказаться.
"Ему нужны новые люди", - сказала я и, взглянув на Мекаре, догадалась, что именно это она и подозревала.
"Мы приносим ему в жертву все, что можем!" - выдохнула царица.
На ее бледных щеках выступил необычайно яркий румянец. К лицу царя тоже прилила краска. И тогда я поняла, как поняла и Мекаре, что, поглощая кровь, они испытывали экстаз. Никогда прежде не знали они такого наслаждения - ни в постели, ни за банкетным столом, ни в те моменты, когда пили пиво или вино. Вот в чем был источник стыда. Не в убийстве, а в звероподобном насыщении. В наслаждении. Ах, что за парочка!
Но они неверно истолковали мои слова.
"Нет, - объяснила я. - Ему нужны такие, как вы. Он хочет проникать в тела и создавать тех, кто будет пить кровь, как получилось с царем. Дух слишком велик, чтобы довольствоваться двумя небольшими телами. Жажда перестанет быть невыносимой лишь тогда, когда вы создадите тех, кто разделит с вами это бремя".
"Нет! - вскричала царица. - Это немыслимо".
"Конечно же, все не так просто! - заявил царь. - Нет, ведь мы оба были созданы в один и тот же страшный миг, когда наши боги бились с этим демоном. Предположительно, в тот момент, когда наши боги одержали победу".
"Я так не думаю", - возразила я.
"Ты хочешь сказать, - спросила царица, - что, напоив других людей нашей кровью, мы заразим и их? - Теперь она восстанавливала в памяти каждую деталь катастрофы: ее муж умирает, сердце его перестает биться, кровь капает ему в рот...
"Ну нет, в моем теле на это крови не хватит! - заявила царица. - Я - это всего лишь я! Потом она вспомнила о жажде и обо всех телах, которые не смогли ее утолить".
И мы осознали очевидное: перед тем как отдать царю кровь, она высосала ее из его тела - вот так все и получилось плюс тот факт, что царь находился на краю смерти, в самом благоприятном положении, так как его собственный дух высвободился из тела и был готов попасть в сеть невидимых щупалец Амеля.
Конечно, оба они прочли наши мысли.
"Я вашим словам не верю, - сказал царь. - Боги этого не допустят. Бремя оно или благословение, но это волшебство предназначалось для нас".
Наступила пауза. Потом он заговорил снова, самым искренним тоном:
"Как вы не понимаете, ведьмы? Это судьба. Нам было предначертано вторгнуться в ваши земли, привести сюда вас и вашего демона, чтобы это приключилось с нами. Да, мы страдаем, но теперь мы - боги, это священный огонь, и мы должны быть благодарны за то, что с нами случилось".
Я пыталась заставить Мекаре молчать. Я крепко сжала ее руку. Но они уже знали, что она скажет. Однако уверенность ее заявления покоробила их.
"Скорее всего, - сказала она, - он смог бы проникнуть в кого угодно, если бы сложились те же обстоятельства, если бы мужчина или женщина находились на грани смерти, чтобы он мог получить над ним власть".
Они молча смотрели на нас. Царь покачал головой. Царица с отвращением отвела взгляд. Но потом царь прошептал:
"Если это правда, то люди могут попытаться похитить его у нас!"
"О да, - прошептала Мекаре, - если при этом они получат бессмертие. Вероятнее всего, они попытались бы. Ибо кто не захочет жить вечно?"
Лицо царя преобразилось. Он принялся шагать по покоям взад и вперед. Он посмотрел на жену, уставившуюся в пустоту взглядом человека, близкого к безумию, и очень тихо, но отчетливо произнес:
"Тогда мы знаем, что делать. Мы не можем породить расу таких монстров. Мы знаем!"
Но царица с криком прижала руки к ушам. Она принялась всхлипывать и наконец забилась словно в агонии.
Мы с Мекаре отступили к стене и покрепче прижались друг к другу. Мекаре задрожала, расплакалась, я почувствовала, что у меня к глазам подступают слезы.
"Это сделали вы!" - ревела царица, и никогда еще я не слышала, чтобы человеческий голос звучал столь оглушительно.
И когда она, обезумев, начала крушить все, что попадалось под руку, мы увидели в ней мощь Амеля, ибо она делала то, что человеку не под силу. Она швыряла в потолок зеркала, под ее кулаками позолоченная мебель разлеталась в щепки.
"Чтобы вы навеки отправились в подземное царство к демонам и чудовищам, - проклинала она нас, - за то, что вы сотворили с нами. Мерзавки! Ведьмы! Вы и ваши демоны! Говорите, вы не насылали его на нас? Насылали - в своих сердцах! Вы наслали этого демона! Как я сейчас читаю в ваших сердцах, так и он прочел в них одну только злобу!"
Но царь схватил ее в объятия, успокаивал, целовал и прижимал к груди.
Наконец, она вырвалась из его рук и уставилась на нас налитыми кровью глазами.
"Лжете! - крикнула она. - Лжете, как лгали ваши демоны! Вы думаете, это могло бы произойти, если бы так не было предначертано свыше? - Она повернулась к царю. - О, неужели ты не видишь, как глупо было слушать простых смертных, которые не обладают нашей силой? Ах, мы еще молодые божества, нам предстоит бороться, чтобы узнать замысел Небес. Наша участь предрешена: она читается в дарованных нам талантах".
Мы не реагировали на ее слова. Несколько драгоценных секунд я верила, что милосерднее для нее было бы поверить в подобную чушь. Ибо я могла поверить лишь в то, что злой дух Амель, глупый, недалекий, слабоумный дух, случайно попал в ловушку этого злосчастного слияния и за это, вероятно, поплатится весь мир. Мне вспомнилось предостережение матери. Все наши страдания. И потом мной завладели такие мысли - мечты об уничтожении царя и царицы, - что пришлось закрыть голову руками, встряхнуться и попытаться очистить мысли, чтобы на меня не обрушился их гнев.
Но царица не обращала на нас никакого внимания, разве что велела охране немедленно поместить нас в тюрьму - завтра ночью она при всем дворе вынесет нам приговор.
Неожиданно нас схватили, а она сквозь зубы отдавала приказы, сопровождая их мрачными взглядами; солдаты грубо потащили нас в неосвещенную камеру, как заурядных пленниц.
Мекаре обхватила меня и прошептала, что мы должны верить: до захода солнца ничто не причинит нам вреда, мы должны петь старинные песни и ходить по камере, чтобы нам даже в голову не приходили мысли, способные задеть царя и царицу. Она была смертельно напугана.
Никогда еще я не видела, чтобы Мекаре было так страшно. Мекаре всегда неистовствовала в гневе, я же отступала, представляя себе самое страшное.
Но с наступлением рассвета, когда она уверилась, что демонические царь и царица удалились в свое тайное убежище, она разразилась слезами.
"Это я виновата, Маарет, - сказала она мне. - Это сделала я. Я послала духа. Я старалась не делать этого, но Амель прочел это в моем сердце. Все было именно так, как говорила царица".
Ее самобичеванию не было конца. Это она разговаривала с Амелем, она вселила в него силы, расхваливала, поддерживала его интерес, потом она пожелала, чтобы он покарал египтян, и он узнал об этом.
Я старалась утешить ее. Я объясняла, что мы не можем контролировать свои сердца, что Амель уже один раз спас наши жизни, что никто не в состоянии предугадать, как все обернется, где можно наступить на грабли, а теперь мы должны отринуть чувство вины и смотреть в будущее. Как нам отсюда выбраться? Наши добрые духи напугать их не смогут, а потому мы должны думать сами, должны разработать план, должны что-то делать.
Наконец произошло то, на что я втайне надеялась: появился Хайман. Но он еще больше похудел и осунулся.
"Боюсь, что вы обречены, мои рыжеволосые сестры, - сказал он. - Царь и царица пришли в недоумение из-за ваших слов, перед наступлением утра они отправились молиться в храм Озириса. Разве вы не могли подарить им надежду на то, что все придет в норму, - надежду на окончание этого кошмара?"
"Хайман, осталась только одна надежда, - прошептала Мекаре. - Да будут духи мне свидетелями, я не говорю, что ты должен это сделать. Я просто отвечаю на твой вопрос. Если хочешь покончить с этим, покончи с царем и царицей. Отыщи их укрытие и дай солнцу взойти над ними, солнцу, которого не вынесут их новые тела".
Но он отвернулся, придя в ужас от перспективы такого предательства, а потом со вздохом сказал:
"Ах, дорогие мои ведьмы, чего я только не насмотрелся. И все-таки я не смею".
В последующие часы мы прошли через ужасные муки, ибо, без сомнения, нас ждал смертный приговор. Но мы больше не сожалели ни о своих словах, ни о своих поступках. Лежа в темноте, обнимая друг друга, мы пели старые песни нашего детства, песни нашей матери, я думала о своей дочери и пыталась сделать так, чтобы дух мой поднялся над камерой и отправился к ней, но без зелья у меня ничего не вышло. Я так и не освоила эту способность.
Солнце село. Вскоре мы услышали, как толпа поет гимны в честь прибытия царя и царицы. За нами пришли солдаты. Как и в прошлый раз, нас вывели на большой открытый двор. Здесь Хайман причинил нам боль, здесь нас обесчестили, а теперь мы со связанными руками предстали перед теми же зрителями.
Но теперь была ночь, и в арках тускло горели лампы, злобный луч играл на позолоченных бутонах лотоса на балках и на раскрашенных силуэтах, покрывавших стены. Наконец с возвышения ступили царь и царица. Собравшиеся пали на колени. Солдаты заставили нас присоединиться к всеобщему раболепствию. И тогда царица вышла вперед и заговорила.
Дрожащим голосом она поведала своим подданным о том, что мы - чудовищные ведьмы, что мы наслали на царство демона, который совсем недавно преследовал Хаймана и попытался сыграть свои дьявольские шутки с царем и царицей. Но - о чудо! - великий бог Озирис, старейший из всех богов, более сильный даже, чем бог Ра, поразил эту дьявольскую силу и наделил божественной славой царя и царицу.
Но великий бог не может быть снисходителен к ведьмам, принесшим такие неприятности его возлюбленному народу. Теперь он требует расправиться с ними беспощадно.
"Мекаре, за свою злую ложь и беседы с демонами, - провозгласила царица, - язык твой будет вырван изо рта. А тебе, Маарет, за зло, которое ты воображала и в которое пыталась заставить нас поверить, выколют глаза! И на всю ночь вы будете оставлены связанными вместе, чтобы слышать рыдания друг друга, но одна не сможет говорить, а другая - видеть. А завтра в полдень перед дворцом вы будете сожжены заживо на глазах всего народа.
Будьте уверены, что подобное зло никогда не восторжествует над богами Египта и избранными ими царем и царицей. Ибо боги взирают на нас с благожелательностью и особой милостью, и мы подобны Царю и Царице Небесным, и судьба наша - служить всеобщему благу!"
Услышав приговор, я лишилась дара речи, мои страхи и печали были ничто в сравнении с ним. Но Мекаре проявила открытое неповиновение. Она оттолкнула солдат и вышла вперед. Когда она заговорила, ее глаза были устремлены к звездам. И, заглушая шокированный шепоток придворных, она заявила:
"Да будут свидетелями духи, ибо им принадлежит знание будущего - и того, каковым ему суждено быть, и того, какова на то моя воля. Имя тебе - Царица Проклятых! И судьбой предначертано тебе творить зло! Но я остановлю тебя, даже если для этого мне придется вернуться с того света. И в час твоего торжества именно я нанесу тебе сокрушительное поражение. Я свергну тебя с твоего трона. Запомни мое лицо. Я тебя уничтожу!"
Стоило ей закончить эту клятву, это пророчество, как собравшиеся духи подняли вихрь, двери дворца распахнулись, и воздух наполнился соленым песком пустыни.
Послышались крики охваченных паникой придворных.
Но царица крикнула солдатам:
"Исполняйте приговор, отрежьте ей язык!" Несмотря на то, что придворные в страхе жались к стенам, солдаты вышли вперед, схватили Мекаре и отрезали ей язык.
В холодном ужасе следила я за ними, я слышала ее мучительный вздох, когда все было кончено. Но в приливе поразительной ярости она со связанными руками оттолкнула солдат и, упав на колени, подхватила и проглотила окровавленный язык, прежде чем его успели растоптать или отбросить в сторону.
Потом солдаты схватили меня.
Последним, что я видела, была Акаша, указывающая на меня пальцем, ее глаза блестели. А потом - потрясенное лицо Хаймана, по которому текли слезы. Солдаты сжали мне голову, раскрыли веки и лишили меня зрения. Я беззвучно плакала.
Внезапно я почувствовала прикосновение чьей-то теплой руки, что-то прижалось к моим губам. Хайман подобрал и принес мне мои глаза. Я немедленно проглотила их, дабы они не подверглись осквернению и не пропали.
Ветер становился все злее, вокруг нас поднялся песчаный вихрь, я услышала, как придворные кинулись врассыпную, - кто-то кашлял, кто-то хватал ртом воздух, многие плакали, в то время как царица умоляла подданных сохранять спокойствие. Я повернулась, ища Мекаре, и почувствовала, как ее голова опускается ко мне на плечо, как ее волосы щекочут мне щеку.
"Немедленно сжечь!" - приказал царь.
"Нет, слишком рано, - возразила царица - Пусть помучаются".
Нас увели, привязали друг к другу и оставили на полу маленькой камеры.
Духи неистовствовали во дворце на протяжении нескольких часов, но царь и царица успокаивали своих людей и говорили, что бояться нечего. Завтра в полдень царство очистится от зла, а до тех пор пусть духи делают что хотят.
Наконец все успокоилось, мы лежали рядом. Казалось, во дворце бодрствуют только царь с царицей, заснула даже наша охрана.
Вот последние часы моей жизни, думала я. А утром сестра будет страдать даже больше, чем я, ибо она увидит, как я горю, а я ее не увижу, и она не сможет даже закричать. Я прижала к себе Мекаре. Она положила голову мне на грудь, прямо против сердца. Минута шла за минутой.
Но примерно, должно быть, за три часа до рассвета я услышала рядом с камерой крики. Какое-то насилие, страж вскрикнул и упал. Его убили. Мекаре, лежавшая рядом со мной, шевельнулась. Я услышала, как отпирают замки, как трещит засов. Потом Мекаре издала звук, напоминающий стон.
Кто-то вошел в камеру, и инстинкт подсказал мне, что это Хайман. Когда он разрезал стягивающие нас веревки, я сжала его руку. И тут же подумала: нет, это не Хайман! Наконец я все поняла!
"Они проделали это с тобой! Они попробовали это на тебе!"
"Да, - прошептал он полным ярости и горечи голосом, в котором появился новый, нечеловеческий оттенок. - Проделали! Проделали, чтобы проверить! Убедиться, что вы говорили правду! Они вселили это зло в меня!"
Казалось, он всхлипнул, из его груди вырвался резкий сухой звук. Я чувствовала его неизмеримую силу, так как, сам того не желая, он причинял мне боль.
"Ох, Хайман! - плакала я. - Такое предательство в ответ на столь верную службу!"
"Послушайте меня, ведьмы, - сказал он гортанным, исполненным ярости голосом. - Хотите ли вы завтра умереть на костре перед глазами ни о чем не подозревающих людей, или вы предпочтете борьбу с этим злом? Хотите стать равными ему, стать его врагами? Ибо что может противостоять мощи силача, если не те, кто обладает такой же силой? Ведьмы, если они сделали это со мной, разве не могу я повторить это с вами?"
Я было отпрянула, но он не отпускал меня. Я не знала, возможно это или нет. Я знала одно - мне это не нужно.
"Маарет, - продолжал он. - Они породят расу служителей-подлипал, если их не свергнуть, а кто свергнет их, если не такие же, как они сами!"
"Нет, я скорее умру, - ответила я, но с этими словами представила себе ожидающее меня пламя. Но нет, это непростительно. Завтра я отправлюсь к матери, я уйду навсегда, и ничто не заставит меня остаться".
"А ты, Мекаре? - услышала я. - Попытаешься ли ты исполнить собственное проклятие? Или умрешь, оставив его на волю духов, которые подвели вас с самого начала?"
Во дворце снова взвыл ветер, я слышала, как снаружи хлопают двери, как бьется о стены песок. По отдаленным коридорам забегали слуги, с постелей поднимались спящие. Я слышала слабые, глухие, неземные завывания духов, которых любила больше всего.
"Успокойтесь, - велела им я, - я этого не сделаю. Не впущу в себя это зло".
Но стоя на коленях, прижимаясь лбом к стене, уговаривая себя в том, что я должна умереть и каким-то образом набраться мужества, я осознала, что внутри нашей маленькой камеры снова творится отвратительное волшебство. Пока духи восставали против этого, Мекаре сделала выбор. Я протянула руку и нащупала мужское и женское тела, сплетенные, словно тела любовников; когда я попыталась разделить их, Хайман ударил меня, и я без сознания упала на пол.
Безусловно, прошло всего несколько минут. Где-то во мраке плакали духи. Духи поняли, чем все кончится, прежде чем об этом догадалась я. Ветер стих, во мраке наступила тишина, дворец смолк.
Меня коснулись холодные руки сестры. Я услышала странный звук, похожий на смех, - могут ли смеяться те, у кого нет языка? Я не принимала решения, я знала только, что мы живем одной жизнью - близнецы, зеркальные отражения друг друга, два тела и одна душа. А теперь я сидела в жаркой темноте, сестра обнимала меня, и впервые она изменилась, мы перестали быть единым целым, но все же были вместе. Она наклонилась к моей шее, и я почувствовала прикосновение ее губ. Хайман выхватил нож и сделал за нее остальное, а я впала в забытье.
О, божественные секунды, когда я снова мысленно увидела прекрасный свет серебристого неба, передо мной, подняв руки, стояла, улыбающаяся сестра... Пошел дождь. Мы вместе танцевали под его струями в окружении нашего народа, наши босые ноги опускались в мокрую траву; грянул гром, небо рассекла молния - казалось, наши души выпустили свою боль на свободу. Вымокшие, мы забрались поглубже в пещеру, зажгли маленькую лампу и осмотрели росписи на стенах: картины, нарисованные ведьмами - нашими предшественницами, под звук дождя мы затерялись среди изображений ведьм, танцующих под впервые появившейся на ночном небосводе луной.
Хайман напоил меня магией, затем - моя сестра, потом - опять Хайман. Полагаю, вам не нужно объяснять, что со мной стало. Но знаете ли вы, что означает Темный Дар для слепого? В газообразном мраке зажглись крошечные искры, затем, слабо пульсируя, раскаленный свет начал обрисовывать в темноте предметы, как бывает, когда долго смотришь на что-то яркое, а потом резко закрываешь глаза.
Да, я могла передвигаться в темноте. Я протянула руку, дабы удостовериться в том, что действительно вижу. Дверной проем, стена, коридор.
Но никогда еще ночь не казалась мне такой тихой, в темноте не раздавалось ни одного нечеловеческого вздоха. Духи исчезли навсегда.
Никогда, никогда больше я их не видела и не слышала. Никогда больше не отвечали они ни на мои вопросы, ни на мой зов. Призраки мертвых - да, но духи ушли навеки.
Но в течение первых нескольких секунд, часов или даже ночей я не осознавала, что они оставили нас.
Столько было других причин для изумления, для горя и радости.
Задолго до рассвета мы скрылись, как скрывались царь и царица, в глубокой могиле. Хайман отвел нас к могиле своего отца, к могиле, куда вернули бедное оскверненное тело. К тому моменту я испила из своего первого источника смертной крови. Я познала экстаз, заставлявший царя и царицу заливаться краской стыда. Но я не осмелилась похитить глаза моей жертвы, я даже не думала о такой возможности.
Такое открытие я совершила лишь пять ночей спустя, и тогда впервые увидела мир таким, каким его видят те, кто пьет кровь.
Тогда мы уже сбежали из царского города, целыми ночами двигаясь на север. В каждом населенном месте Хайман разоблачал эту магию перед разными людьми, объявляя, что они должны восстать против царя и царицы, ибо царь с царицей считали, что единственные обладают такой силой, а это худшая из посеянной ими лжи.
О, в какую ярость впадал Хайман в те первые ночи! Он делился силой с любым, кто просил ее, и так ослаб, что с трудом мог идти рядом с нами. Он поклялся, что царь и царица получат достойных врагов. Сколько за те бездумные недели было создано тех, кто пьет кровь, чтобы они плодились и размножались, готовясь к битвам, о которых мечтал Хайман?
Но на первой стадии нашего замысла мы были обречены - как в плане восстания, так и в плане побега. Вскоре нас должны были разлучить навсегда - Хаймана, Мекаре и меня.
Ибо царь и царица, придя в ужас от отречения Хаймана, подозревая его в том, что он передал нам магию, послали нам вдогонку солдат - мужчин, способных искать нас не только ночью, но и днем. Так как мы жадно охотились, чтобы утолить новую потребность, след за нами тянулся не только через деревушки на берегу, но и через горные лагеря.
И двух недель не прошло с момента нашего побега из царского дворца, как у ворот Саккары нас схватила чернь - а мы были уже всего в двух ночах пути от моря.
Если бы мы добрались до моря! Если бы мы остались вместе! Во тьме мир родился для нас заново, мы отчаянно любили друг друга, мы отчаянно обменивались своими тайнами при свете луны.
Но в Саккаре нас ждала ловушка. И хотя Хайману удалось вырваться на свободу, он видел, что не сможет спасти нас, и ушел далеко в горы, чтобы ждать своего часа, который так и не наступил.
Как вы помните, как вы видели во сне, нас с Мекаре окружили. У меня снова отобрали глаза, мы боялись огня, ибо он наверняка уничтожил бы нас, мы молились об освобождении всем незримым силам.
Но царь с царицей опасались уничтожить наши тела. Они поверили рассказу Мекаре о едином великом духе Амеле, населявшем каждого из нас, и опасались, что им передастся любая причиненная нам боль. Конечно, это не так, но откуда нам было знать?
Так нас поместили в каменные гробы. Одну отправили на восток, другую - на запад. Уже были готовы плоты, чтобы пустить нас в океан и отдать во власть его течений. Даже слепая, я видела эти плоты, когда нас тащили к ним, в мыслях тех, кто схватил нас, я прочла их планы. Я знала, что Хайман не сможет последовать за нами, так как поход будет продолжаться день и ночь. Так и случилось.
Очнувшись, я поняла, что плыву по морским волнам. Как я уже говорила, плот нес меня по воде десять дней. Я страдала от голода и ужаса, моля, чтобы гроб не опустился на дно морское, чтобы не оказаться навеки погребенным существом, которое не может умереть. Но этого не произошло. И когда я наконец сошла на берег на восточном побережье Африки, я начала искать Мекаре, пересекая континент с востока на запад.
Несколько веков обшаривала я весь континент от края для края. Я отправилась на север Европы, пока не достигла самых удаленных снежных пустынь. Однако снова и снова я возвращалась в родную деревню, и очень скоро я дойду до этой части истории, ибо, как вы увидите, очень важно, чтобы вы узнали о ней.
Но в первые века я игнорировала Египет, я игнорировала царя и царицу.
Лишь много позже узнала я, что царь с царицей основали на своем превращении великую религию, что они приняли личину Озириса и Изиды и для своего удобства переиначили старые мифы.
Озирис стал "богом подземного царства" - то есть царем, способным появляться только в темноте. А царица стала Матерью Изидой, собравшей расчлененное тело своего мужа, исцелившей его и вернувшей к жизни.
На страницах книги Лестата - в повести, переданной Мариусом Лестату в том виде, в каком она дошла до него, - вы прочли о том, как кровавые боги, созданные Матерью и Отцом, принимали человеческие жертвоприношения, наказывая преступников в храмах, сокрытых в египетских холмах, и как эта религия дожила до зарождения христианства.
Вы также кое-что узнали об успехе восстания Хаймана, о том, как враги царя и царицы, созданные им впоследствии, поднялись против Матери и Отца, как во всем мире между теми, кто пьет кровь, развязались великие войны. Акаша открыла это Мариусу, а Мариус - Лестату.
В те первые века зародилась "Легенда о близнецах", ибо египетские солдаты, ставшие свидетелями наших жизней с момента избиения нашего народа до последнего пленения, пересказывали эту историю. В более поздние времена "Легенда о близнецах" была даже записана египетскими писцами. Считалось, что однажды Мекаре явится, чтобы сразить Мать, и все, кто пьет кровь, умрут вместе с Матерью.
Но все это происходило без моего ведома, ибо я была слишком далека от подобных вещей.
Лишь три тысячи лет спустя пришла я в Египет - существо без имени, закутанное в черные одежды, дабы своими глазами увидеть, что стало с Матерью и Отцом: они превратились в безжизненные статуи с застывшими взглядами, заточенные в каменную темницу подземного храма, откуда торчали только шеи и головы. И к охранявшим их жрецам приходили молодые, стремящиеся испить из первоначального источника.
Молодой жрец поинтересовался, не желаю ли испить и я. В таком случае, объяснил он, мне следует обратиться к Старейшим, объявить о чистоте своих намерений и преданности культу, объявить, что я не преступница и не замышляю ничего плохого. Я чуть не засмеялась.
Но какой ужас - увидеть эти застывшие глаза! Стоять перед ними, шептать их имена - Акаша и Энкил - и не заметить ни малейшего оживления во взгляде, ни малейшего подрагивания белой кожи.
В таком состоянии они пребывают с незапамятных времен, сообщили мне жрецы, никто уже не знает, правдивы ли мифы о начале. Нас - самых первых детей - в результате стали называть просто Первым Поколением, породившим бунтарей, но "Легенда о близнецах" забылась, никто не знал имен Хаймана, Маарет или Мекаре.
Позже я увидела их - Мать и Отца - всего один раз. Прошла еще тысяча лет. Только что случилось великое сожжение - когда Старейший из Александрии попытался уничтожить Мать и Отца, выставив их на солнце, - об этом вам тоже рассказал Лестат. Они стали такими сильными, что дневной свет лишь придал их коже бронзовый оттенок, ибо, несмотря на то, что все мы днем спим, сам свет со временем становится менее смертоносным.
Но в течение того дня по всему миру воспламенились те, кто пьет кровь, при этом самые старые из них только испытали боль и потемнели. Моему возлюбленному Эрику тогда была тысяча лет, мы вместе жили в Индии, в течение этих нескончаемых часов он получил серьезные ожоги. Понадобились огромные вливания моей крови, чтобы излечить его. У меня самой всего лишь побронзовела кожа, и, хотя я страдала от боли много ночей, выявился любопытный побочный эффект: мне стало проще появляться на людях.
Через много веков, устав от своей бледной кожи, я намеренно сожгла себя на солнце. Возможно, я это повторю.
Но в первый раз это представляло для меня тайну.
Мне нужно было выяснить, почему во сне я видела огонь и слышала крики погибших, почему остальные созданные мной возлюбленные дети умерли столь страшной смертью.
И я предприняла путешествие из Индии в Египет, который навсегда остался для меня ненавистным местом. Тогда-то я и услышала о Мариусе, молодом римлянине, чудом избежавшем огня, который пришел и похитил Мать с Отцом, чтобы отвезти из Александрии туда, где никто не сможет сжечь их - или нас - снова.
Найти Мариуса было несложно. Как я вам объяснила, в первые годы мы не могли услышать друг друга. Но по прошествии определенного времени мы начали слышать тех, кто был помоложе, точно так же, как и людей. В Антиохии я обнаружила дом Мариуса - истинный дворец, где он вел образ жизни римского богача, хотя и охотился на ночных улицах за человеческими жертвами.
Он уже сделал бессмертной Пандору, которую любил так, как никого и ничто другое в этом мире. А Мать с Отцом он поместил в изысканном убежище с мозаичными полами, созданном собственными руками из каррарского мрамора; там он возжигал им благовония, как в настоящем святилище, будто бы они действительно были богами.
Я ждала своего часа. Они с Пандорой ушли охотиться. И я вошла в дом, отперев внутренние замки.
Я увидела Мать и Отца, потемневших, как я сама, но прекрасных и безжизненных, словно тысячу лет назад. Он посадил их на троне, и так они просидели еще две тысячи лет, о чем всем вам известно. Я подошла к ним, дотронулась до них, ударила. Они не шевельнулись. Потом я произвела проверку с помощью длинного кинжала. Я пронзила кожу Матери, которая превратилась в такой же эластичный покров, как у меня самой. Я пронзила бессмертное тело, одновременно неуязвимое и обманчиво хрупкое, и мой клинок вошел прямо ей в сердце. Я рубанула слева направо, но потом остановилась.
На миг из раны полилась ее вязкая и густая кровь, на мгновение сердце перестало биться, но порез начал затягиваться, и пролитая кровь затвердела на моих глазах, словно уголек.
Но самое главное - я почувствовала тот момент, когда сердце не могло больше накачивать кровь, у меня закружилась голова, я почувствовала мимолетную потерю связи с миром, слабый шепот смерти. Не сомневаюсь, что это почувствовали все, кто пьет кровь, во всем мире, - наверное, молодежь ощутила это сильнее, скорее как удар, сбивший их с ног. Ядро Амеля до сих пор обитало в ней, ужасные сожжения и кинжал доказали, что в ее теле навеки заключен источник жизни всех тех, кто пьет кровь.
Если бы не это, я убила бы ее. Я бы отрезала ей руки и ноги, ибо никакое время не в силах было охладить мою ненависть - за то, что она сделала с моим народом, за то, что она разлучила меня с Мекаре. Мекаре - моя вторая половина, Мекаре - мое собственное "я".
Как было бы потрясающе, если бы века научили меня всепрощению, если бы душа моя открылась для понимания всей несправедливости, причиненной мне и моему народу.
Но поймите, что с веками к совершенству движется только душа человеческая, с каждым годом любить и прощать учится лишь человеческая раса. Я же навеки прикована к прошлому цепями, которых не разорвать.
Перед уходом я стерла все следы моего поступка. Часа два не сводила я глаз с двух статуй, двух злодеев, которые в давние времена уничтожили мой народ и причинили страшное зло мне и моей сестре и которые познали в ответ такое же зло.
"Но в конечном счете ты проиграла, - сказала я Акаше. - Ты со своими солдатами и их мечами. Ибо моя дочь Мириам выжила и вынесла в будущее кровь моей семьи и моего народа. Возможно, для тебя это ничто, зато для меня - все".
Я сказала правду. Но я перейду к истории своей семьи через несколько секунд. Пока что я хочу сказать, что единственная победа Акаши состояла в том, что мы с Мекаре так больше и не встретились.
Как я уже сказала, ни разу за все свои странствия не нашла я ни мужчины, ни женщины, ни того, кто пьет кровь, которому довелось увидеть Мекаре или услышать ее имя. В разные времена бродила я в поисках сестры по всем странам мира. Но она ушла от меня, словно ее поглотило великое западное море, а я чувствовала себя половиной существа, тянущейся к единственному, что может вернуть мне целостность.
Но в первые века я знала, что Мекаре жива, периодически, как любой из близнецов, я чувствовала страдания второго близнеца, в мрачные, похожие на забытье минуты я испытывала необъяснимую боль. Однако такая связь характерна для близнецов-людей. По мере того как затвердевало мое тело, как человек во мне таял, а над ним довлело это более властное эластичное бессмертное тело, я потеряла простую человеческую связь с сестрой. И все же я твердо знала, что она жива.
На одиноком побережье, глядя в ледяное море, обращалась я к своей сестре. А в гротах горы Кармел я рассказала нашу историю, в больших рисунках описав все наши страдания, - создав ту панораму, которую вы видели в снах.
За прошедшие века многие смертные находили этот грот и видели рисунки, потом снова забывали о них и снова совершали открытия.
Наконец, в этом веке молодой археолог, прослышав о них, как-то днем забрался на гору Кармел с фонарем в руке. И при виде рисунков, созданных мной столько веков назад, его сердце едва не выпрыгнуло из груди, потому что точно такие же рисунки он видел в пещере по ту сторону моря, в горах над джунглями Перу.
Лишь через несколько лет узнала я об этом открытии. Он путешествовал по всему миру с обрывками доказательств - с фотографиями настенных рисунков из пещер Старого Света и Нового, в хранилище одного музея он нашел вазу, древний артефакт, сохранившийся с тех темных забытых веков, когда еще помнили "Легенду о близнецах".
Не могу передать, какую боль и радость испытала я, глядя на фотографии рисунков, найденных им в пещерах Нового Света
Ибо Мекаре нарисовала то же, что и я, - разум, сердце и рука, так похожие на мои, придали выразительность картинам страданий и боли. Конечно, были и различия, но минимальные. Это доказательство нельзя было отрицать.
Плот Мекаре перенес ее через великое западное море в землю, неведомую в наши древние времена. За много веков до того, как человек проник в южные пределы континента джунглей, Мекаре сошла там на берег и, возможно, познала величайшее одиночество, испытанное живым существом. Как долго бродила она среди птиц и зверей, прежде чем увидела лицо человека?
Века, тысячелетия - сколько продлилась эта немыслимая изоляция? А может быть, она сразу повстречала смертных, утешивших ее или в ужасе бежавших прочь? Этого я так и не узнала. Возможно, моя сестра потеряла рассудок задолго до того, как ее гроб коснулся побережья Южной Америки.
Я знала лишь, что она там побывала, и несколько тысячелетий назад создала эти рисунки, совсем как я.
Конечно, я осыпала этого археолога богатствами, я предоставила ему любые средства, лишь бы он продолжал исследовать "Легенду о близнецах". Сама я совершила путешествие в Южную Америку. Вместе с Эриком и Милем при лунном свете взошла я на ту гору в Перу и своими глазами увидела творение своей сестры. Какими же древними были те рисунки! Без сомнения, они были сделаны не больше чем через сто лет с момента нашей разлуки, а скорее всего, еще раньше.
Но мы так и не нашли ни тени других доказательств того, что Мекаре жила или бродила по южноамериканским джунглям или в какой-то другой части света. Захоронилась ли она глубоко под землю, где ее не смог достичь зов Миля или Эрика? Спала ли она в глубинах какой-то пещеры, словно белая статуя с бессмысленно застывшим взглядом, в то время как ее кожа слой за слоем покрывалась пылью?
Не могу и помыслить об этом. Не могу об этом думать.
Знаю только, как знаете вы, что она поднялась. Очнулась от своего долгого сна. Разбудили ли ее песни Вампира Лестата, достигшие самых дальних концов света? Или же мысли тех, кто пьет кровь, услышавших их, обдумавших и отреагировавших на них? Или предупреждение Мариуса о том, что пробудилась Мать?
Возможно, какое-то смутное сочетание всех этих сигналов дало ей знать, что настал час исполнения старого проклятия. Не знаю. Знаю только, что она движется на север, что траектория ее пути хаотична и что все мои попытки найти ее через Миля или Эрика потерпели неудачу.
Она ищет не меня. В этом я убеждена. Она ищет Мать. И метания Матери сбивают ее с пути.
Но она найдет Мать, если такова ее цель! Она найдет Мать! Возможно, она в конце концов осознает, что, подобно Матери, она способна подниматься в воздух и, сделав это открытие, в мгновение ока пересечет огромное расстояние.
Но она найдет Мать. Я знаю. И здесь может быть лишь один исход. Либо погибнет Мекаре, либо погибнет Мать, а с ней и каждый из нас
Сила Мекаре равна моей силе, если не превосходит ее. Она равна силе Матери, и в своем безумии она может почерпнуть свирепость, которую никому не под силу ни измерить, ни сдержать.
Я не верю в проклятия, не верю в пророчества, духи, учившие меня достоверности подобных вещей, отреклись от меня тысячи лет назад. Но, произнося пророчество, Мекаре верила в свои слова. Они исходили из глубин ее души, и она готова привести их в исполнение. А сны ее в настоящий момент говорят только о начале, об истоках ее злобы, которые питают жажду мести.
Мекаре может исполнить проклятие, и, возможно, это для всех к лучшему. А если она не уничтожит Акашу, если мы не уничтожим Акашу, каков будет исход? Мы уже знаем, что за зло начала сеять Мать. Может ли мир остановить ее, если ничего в этом не понимает? Не понимает, что она невыразимо сильна, но, безусловно, уязвима, что она обладает возможностью сокрушать, но при этом ее кожу и кости можно пронзать и резать? Это существо, способное летать, читать мысли и воспламенять предметы на расстоянии, но его тоже можно сжечь.
Вопрос в том, как остановить ее и спастись самим. Я хочу жить, всегда хотела. Я не хочу прощаться с этим миром. Не хочу, чтобы пострадали те, кого я люблю. Далее молодые, которым необходимо убивать, - я мысленно пытаюсь найти способ защитить их. В этом ли мое зло? Разве мы не живые существа и не разделяем жажду жизни с прочими живыми существами?
Прислушайтесь ко всему, что я рассказала вам о Матери. Что я рассказала о ее душе и о природе заключенного в ней демона - его ядро приковано к ее ядру. Подумайте о природе огромной невидимой твари, дающей жизнь каждому из нас, равно как и всем, кто пьет кровь.
Мы - рецепторы энергии этой твари, как радио является рецептором невидимых волн, приносящих с собой звук. Наши тела - лишь оболочка для этой энергии. Мы - как давным-давно образно охарактеризовал нас Мариус - цветки на одной лозе.
Изучайте эту тайну. Ибо если мы исследуем ее досконально, то, быть может, найдем путь к спасению.
И в связи с этим мне бы хотелось, чтобы вы в связи с этим приняли во внимание и задумались еще кое о чем. Возможно, это единственная высочайшая ценность, которую познала я.
В самом начале, когда на склоне горы духи беседовали со мной и с моей сестрой, кто бы мог не придать духам значения? Даже мы оказались пленниками их силы, считая своей обязанностью использовать ниспосланный нам дар во благо нашего народа, как позже считала и Акаша.
С тех пор в течение нескольких тысячелетий частью человеческой души была вера в сверхъестественное. Были времена, когда я могла бы назвать эту веру естественной, врожденной, неотъемлемой частью человеческого организма, компонентом, без которого люди не могут выжить, не то, что преуспеть.
Снова и снова становились мы свидетелями зарождения культов и религий - тоскливые объявления о видениях, чудесах и последующее обнародование вероучений, вдохновленных этими "событиями".
Поезжайте в города Азии и Европы - и увидите, что там до сих пор стоят древние храмы и соборы в честь христианского Бога, где до сих пор поются ему гимны. Пройдите по музеям любой страны, душу ослепляют и смиряют именно религиозные картины и скульптуры.
Каким значительным кажется это достижение, сама машина культуры зависит от топлива религиозных верований.
Но какова была цена веры, которая гальванизирует страны и посылает одну армию воевать с другой, которая разделяет карту мира на побежденных и победителей, которая истребляет поклонников чуждых богов?
Однако в последние несколько столетий произошло настоящее чудо, не имеющее ничего общего с духами, видениями или голосами с Небес, приказывающими тому или иному фанатику сделать то-то и то-то!
Мы увидели, что человек как вид развил в себе способность сопротивляться магии чудес, скептицизм в отношении деяний духов или тех, кто утверждает, что видит их, понимает и излагает их истины.
Мы увидели, что человеческий мозг постепенно отрекся от традиций и законов, основанных на откровениях, и пытается искать этическую истину с помощью разума, а также увидели образ жизни, обусловленный уважением к физическому и духовному в понимании каждого человеческого существа.
И с потерей уважения к сверхъестественному вмешательству, к легковерию во все, что разъединено с плотью, наступил самый просвещенный век, ибо мужчины и женщины ищут высочайшее вдохновение не в царстве невидимого, но в царстве человека - того, кто обладает одновременно плотью и духом, кто является одновременно видимым и невидимым, земным и трансцендентным.
Экстрасенсы, ясновидящие, ведьмы, если хотите, уже не имеют прежней ценности, я в этом убеждена. Духам больше дать нам нечего. То есть мы переросли нашу подозрительность в отношении подобного безумия и движемся к совершенству, которого мир доселе не знал.
Наконец-то слово стало плотью, если вспомнить загадочное и древнее библейское изречение, но слово есть слово разума, а плоть - признание общих для каждого мужчины и женщины потребностей и желаний.
А что принесет в этот мир вмешательство нашей царицы? Что она ему даст - та, само существование которой не имеет к нему отношения, та, чей ум веками был заперт в царстве непросвещенных снов?
Мариус прав: ее необходимо остановить, и никто не осмелится ему возражать. Мы должны подготовиться, чтобы помочь Мекаре, а не расстроить ее планы, даже если это означает конец для всех нас.
Но позвольте мне изложить вам последнюю главу моей повести, где содержится наиболее полное освещение угрозы, которую представляет собой Мать.
Я уже упоминала о том, что Акаша не истребила мой народ. Он продолжал жить в моей дочери Мириам, в ее дочерях и в дочерях, родившихся у ее дочерей.
Через двадцать лет я вернулась в деревню, где оставила Мириам, и обнаружила, что она превратилась в молодую женщину, взращенную на историях, которые позже стали "Легендой о близнецах".
При свете луны я повела ее с собой в горы, открыла перед ней пещеры ее предков и отдала ей немногочисленные ожерелья и золото, все еще спрятанное в глубине расписанных гротов, куда остальные боялись заглядывать. Я рассказала Мириам все известные мне истории о ее предках. Но я предостерегла ее: держись подальше от духов, держись подальше от любых сделок с невидимыми существами, как бы их ни называли, в особенности если их именуют богами.
Потом я отправилась в Иерихон, на переполненных народом улицах которого легко было найти жертву, мечтающую о смерти, чтобы она не отягощала мою совесть, и где легко было укрыться от любопытных глаз.
Но в последующие годы я много раз навещала Мириам. Мириам родила четырех дочерей и двух сыновей, которые, в свою очередь, произвели на свет пятерых детей, доживших до зрелости, из них двое были женского пола, и от этих двух женщин родились восемь детей. Этим детям матери передавали семейные легенды, они также узнали "Легенду о близнецах" - легенду о сестрах, которые когда-то разговаривали с духами, вызывали дождь и подверглись преследованиям жестоких царя и царицы.
Двести лет спустя я впервые записала все имена своей семьи, ибо к этому времени их набралось уже на целую деревню, и мои записи заняли целых четыре глиняных таблички. Потом я принялась заполнять табличку за табличкой историями начала, историями женщин со Времени до прихода луны.
Несмотря на то, что я иногда посвящала странствиям в поисках Мекаре целое столетие и охотилась тогда на малоосвоенных побережьях Северной Европы, я всегда возвращалась к своей семье, к своему тайному укрытию в горах, к своему дому в Иерихоне и опять записывала историю развития семьи - какие и у кого родились дочери и имена появившихся у них дочерей. Я записывала информацию и о сыновьях - об их достижениях, личностных качествах и иногда героизме. Но об их отпрысках - нет. Не было никакой возможности установить, действительно ли дети этих мужчин были моей крови и крови моего народа. Таким образом, родословная всегда велась по женской линии.
Но никогда, никогда за все это время не открывала я своей семье тайну злой магии, изменившей меня. Я твердо решила, что это зло никогда не коснется семьи, таким образом, если я и использовала мои постоянно возрастающие сверхъестественные способности, то лишь тайно и так, чтобы этому всегда находилось естественное объяснение.
К третьему поколению я превратилась просто в родственницу, вернувшуюся домой после многих лет, проведенных в чужой стране. Если я и вмешивалась в жизнь моих дочерей, чтобы помочь им деньгами или советом, то делала это как человек, не более того.
Тысячелетиями я анонимно следила за семьей и лишь изредка играла роль долго пропадавшей где-то родственницы, чтобы прийти в ту или другую деревню или на семейное сборище и подержать на руках детишек.
Но в ранние века христианской эры мое воображение посетила новая концепция. И я создала миф о ветви семьи, хранящей ее историю, - ибо теперь у меня в изобилии накопились таблички, свитки и даже переплетенные книги. И в каждом поколении этой вымышленной ветви была вымышленная женщина, к которой переходила функция хранительницы семейной летописи. Эту почетную обязанность должна была исполнять женщина по имени Маарет, и, когда того требовало время, старая Маарет умирала, а новая наследовала ее обязанности.
Таким образом, я всегда находилась в семье, родственники знали и любили меня. Я стала писать письма, превратилась в благодетельницу, в объединяющее звено, в таинственную, но пользующуюся доверием гостью, которая приходила, чтобы положить конец ссорам и исправить несправедливость. Пусть меня снедали тысячи страстей, пусть я веками жила в разных странах, изучая новые языки и обычаи, восхищаясь бесконечной красой мира и силой человеческого воображения, я всегда возвращалась к семье - к семье, которая знала меня и многого от меня ждала.
С течением веков и тысячелетий я в отличие от многих из вас ни разу не уходила под землю. Я никогда не сталкивалась с безумием и с потерей памяти, что нередко встречалось среди старейших, которые часто, подобно Матери и Отцу, превращались в погребенные под землей статуи. С самых ранних времен не было ни ночи, чтобы я открыла глаза, не зная своего имени, чтобы я глянула на окружающий мир непонимающими глазами, чтобы я не ухватилась за нить собственной жизни.
Но дело не в том, что мне никогда не угрожало безумие. Не в том, что меня никогда не одолевала усталость. Не в том, что скорбь не придавала мне горечи, что меня не сбивали с толку тайны или что я не знала боли.
Дело в том, что я должна была охранять семейную летопись, заботиться о собственных потомках и вести их по жизни. Таким образом, даже в самые мрачные времена, когда человеческая жизнь казалась мне чудовищной и невыносимой, а перемены в мире - недоступными моему пониманию, я обращалась к семье как к источнику, из которого ключом бьет воля к жизни.
И семья помогала мне понять смысл и значение ценностей и страстей каждой новой эпохи, семья вела меня в чужие земли, куда я, возможно, никогда не осмелилась бы отправиться в одиночку, семья посвящала меня в сферы искусства, которые иначе могли бы испугать меня, семья вела меня вперед сквозь время и пространство. Мой учитель, моя книга жизни - семья была для меня всем.
Маарет замолчала.
Казалось, что она хочет добавить что-то еще. Но она поднялась из-за стола. Она обвела взглядом всех присутствующих, потом посмотрела на Джесс.
- Теперь пойдемте со мной. Я хочу показать вам, во что превратилась моя семья.
Все молча встали, подождали, пока Маарет обойдет вокруг стола, и последовали за ней. Они пересекли металлическую площадку лестничного колодца и вошли в другое просторное помещение со стеклянной крышей и прочными стенами, также расположенное на вершине горы.
Джесс появилась последней и уже перед тем, как войти в дверь, знала, что она там увидит. Ее охватила острая боль, боль, полная воспоминаний о счастье и незабываемых желаниях. Это оказалась та самая комната без окон, где она давным-давно побывала.
Как ясно припомнила она каменный очаг и темную кожаную мебель, в беспорядке расставленную на ковре, атмосферу сильного и тайного возбуждения, бесконечно превосходящего ее воспоминания о материальном мире, которое с тех пор неустанно преследовало ее, словно призрак, погружая в полузабытые сны.
Да, огромная электронная карта мира с распластавшимися континентами, усеянная тысячами светящихся лампочек.
А три оставшиеся темные стены на первый взгляд казались покрытыми сеткой из черной проволоки, но потом вдруг выяснилось, что это вовсе не проволока, а нарисованная чернилами бесконечная лоза, не оставившая ни одного свободного дюйма между полом и потолком, из одного корня в углу разросшаяся миллионами крошечных, роящихся ответвлений, каждое из которых окружено аккуратно выписанными именами.
Мариус задохнулся, повернувшись и переведя взгляд с огромной светящейся карты на плотное, изящно нарисованное семейное древо. Арман тоже слабо улыбнулся, в то время как Миль сердито нахмурился, хотя в действительности он был изумлен.
Остальные молчали, Эрик был знаком с этими тайнами, у Луи, самого человечного из них, в глазах стояли слезы. Дэниел глазел на стены с неприкрытым любопытством. Но Хайман, чьи глаза заволокла печаль, смотрел на карту, словно не видел ее, словно все еще был погружен в прошлое.
Габриэль медленно кивнула и издала короткий возглас, выражающий одобрение, удовольствие.
- Великое Семейство, - просто согласилась она, взглянув на Маарет.
Маарет кивнула.
Она указала на огромную карту мира, занимавшую всю южную стену.
Джесс проследила за широким разрастающимся шествием лампочек, движущихся по карте, - они выходили из Палестины, распространялись по всей Европе, переходили в Африку, в Азию и на оба континента Нового Света. Мигали бесчисленные разноцветные огоньки, Джесс намеренно затуманила зрение и в огромном размытом пятне увидела, как на самом деле разрасталась семья. Она увидела и старые названия континентов, стран и морей, золотыми буквами написанные на стекле, покрывавшем эту трехмерную иллюзорную модель гор, равнин и долин.
- Вот мои потомки, - сказала Маарет, - потомки Мириам, нашей с Хайманом дочери, дочери моего народа, чья кровь текла во мне и в Мириам, - их существование, как видите, было прослежено по материнской линии на протяжении шести тысячелетий.
- Представить невозможно! - прошептала Пандора. Она тоже готова была расплакаться. Что-то в ее удивительной меланхоличной красоте, величественной и отрешенной, до сих пор напоминало о былой природной теплоте. Казалось, это откровение задело ее, напомнило обо всем, что она так давно потеряла.
- Это всего лишь одна человеческая семья, - тихо произнесла Маарет. - Но нет на земле нации, не хранящей в себе ее частицу, а потомки мужчин, не учтенная мною кровь от нашей крови, без сомнения, распространились в не меньших количествах, чем те, чьи имена мне известны. Многие из тех, кто ушел в пустынные просторы Великой Руси, в Китай, в Японию и в другие загадочные страны, потеряны для этой летописи. Как и множество людей, чей след с годами я по разным причинам потеряла. Тем не менее их потомки здесь! Каждый народ, каждая раса, каждая страна имеет представителей Великого Семейства - арабы, евреи, англосаксы, африканцы, индусы, монголы, японцы и китайцы. Иными словами, Великое Семейство - это семья всего человечества.
- Да, - прошептал Мариус. Удивительно было заметить в его лице эмоции, слабый человеческий румянец и не поддающийся описанию, почти неуловимый огонек в глазах. - Одна семья - и все прочие семьи... Он подошел к гигантской карте и не смог не поднять руки, изучая расположение лампочек на тщательно смоделированной земной поверхности.
Джесс почувствовала, как ее обволакивает атмосфера той давней ночи, но почему-то эти воспоминания, на миг так ярко промелькнувшие перед ней, померкли, словно больше не имели значения. Она оказалась в непосредственной близости от всех тайн, она опять стояла в этой комнате.
Она сделала шаг к темным тонким надписям на стене и всмотрелась в мириады крохотных имен, выписанных черными чернилами, потом отступила и проследила развитие одной ветви, постепенно поднимавшейся к потолку через сотни различных вилок и изгибов.
И, ослепленная исполнением своих самых сокровенных мечтаний, она с любовью подумала обо всех знакомых ей душах, составляющих Великое Семейство, о загадке наследия и близости. То была минута вне времени, для нее - спокойная, она не видела белых лиц своей новой родни, безупречных, неестественным образом навеки застывших бессмертных тел.
Для нее все еще дышал жизнью реальный мир, вызывающий в ней благоговение, скорбь и, вероятно, самую прекрасную любовь, на которую она была способна, и на мгновение ей показалось, что возможности естественного и сверхъестественного сравнялись в своей непостижимости. Сравнялись в своей силе. Никакие чудеса бессмертных не могли затмить эту огромную и простую летопись. Великое Семейство...
Ее рука поднялась, как будто по собственной воле, а когда свет скользнул по серебряному браслету Миля, который она до сих пор не снимала с запястья, она молча приложила пальцы к стене. И ее ладонь накрыла сотню имен.
- Вот что стоит под угрозой, - приглушенным от грусти голосом произнес Мариус, не сводя глаз с карты.
Джесс поразило, что голос может звучать так громко и одновременно так тихо. Нет, подумала она, никто не тронет Великое Семейство. Никто не посмеет тронуть Великое Семейство!
Она повернулась к Маарет, Маарет смотрела на нее.
"А вот и мы, - подумала она, - на противоположных концах этой лозы - Маарет и я".
В душе Джесс нарастала ужасная боль. Ужасная. Быть стертой из реальной жизни - это казалось ей неотразимым, но мысль о том, что сама реальная жизнь окажется стертой с лица земли, была невыносима.
Все долгие годы, проведенные в Таламаске, когда она видела духов, неугомонных призраков, полтергейстов, приводящих в ужас своих ошарашенных жертв, ясновидящих, говорящих на чужих языках, она всегда понимала, что сверхъестественное по какой-то причине не способно наложить свой отпечаток на естественное. Как же права была Маарет! Не имеющие отношения к действительности, да, никакого отношения - они не в состоянии вмешаться!
Но теперь этому угрожали перемены. Нереальное превратилось в реальность. Абсурдно было стоять в этой странной комнате, среди поразительных, внушительных фигур и говорить, что это не должно произойти. Это существо, существо, которое все называли "Мать", могло проникнуть сквозь завесу, так давно скрывавшую его от смертных глаз, и коснуться миллиона человеческих душ. Что видел Хайман, когда смотрел на нее такими глазами, как будто понимал ее? Видел ли он в Джесс свою дочь?
- Да, - ответил Хайман. - Мою дочь. И не бойся. Мекаре придет. Мекаре исполнит проклятие. Великое Семейство будет жить.
Маарет вздохнула.
- Узнав, что Мать пробудилась, я и не догадывалась, что она сделает. Поразить своих детей, уничтожить зло, порожденное ею же, вышедшее из нее, из Хаймана, из меня, изо всех нас, кто по причине невероятного одиночества поделился своей силой с другими, - этого я оспаривать не могла! Какое мы имеем право на существование? Мы - результат случайности, мы - ужас. И пусть я жадно цепляюсь за свою жизнь, не менее яростно, чем раньше, я не могу осуждать ее за то, что она убила столь многих...
- И еще убьет, - в отчаянии произнес Эрик.
- Но теперь она накрыла своей тенью Великое Семейство! - продолжила Маарет. - Это их мир! А она хочет сделать его своим! Если не...
- Мекаре придет, - сказал Хайман. Его лицо оживилось открытой и простодушной улыбкой. - Мекаре исполнит проклятие. Я сделал Мекаре тем, что она есть, чтобы она его исполнила. Теперь это наше проклятие.
Маарет улыбнулась, но совершенно по-иному, выражение ее лица было печальным, снисходительным и на удивление холодным.
- Надо же, неужели ты веришь в подобную симметрию, Хайман?
- И мы умрем, все умрем! - воскликнул Эрик.
- Должен быть способ убить ее, - хладнокровно вмешалась Габриэль, - и самим избежать смерти. Мы должны подумать об этом, подготовиться, разработать какой-то план.
- Пророчество не изменить, - прошептал Хайман.
- Хайман, если мы чему-то и научились, - сказал Мариус, - то лишь тому, что не существует такой вещи, как судьба. А если нет судьбы, то нет и пророчества, Мекаре идет сюда, чтобы исполнить клятву, - возможно; больше она ничего не знает или же ничего не может сделать, но это не означает, что Акаша не сможет защититься от Мекаре. Вы думаете, Мать не знает, что Мекаре пробудилась? Вы думаете, Мать не видит и не слышит, что снится ее детям?
- Да, но пророчества имеют обыкновение сбываться, - возразил Хайман. - В этом состоит их магия. В древние времена все мы это понимали. Сила чар - в силе воли. Можно сказать, что в те темные дни все мы были величайшими гениями психологии, ведь нас можно было убить силой чьих-то планов. А сны, Мариус, сны - это только часть большого плана.
- Не говори так, словно это уже свершилось, - сказала Маарет. - У нас есть еще один способ. Мы можем использовать силу разума. Теперь она может говорить, не так ли? Она понимает, что ей говорят. Допустим, ее можно будет разубедить...
- О, да ты совсем с ума сошла! - сказал Эрик. - Ты собираешься говорить с этим монстром, который бродит по миру, превращая своих отпрысков в пепел?! - С каждой минутой ему становилось все страшнее. - Что знает о разуме тварь, которая воспламеняет души невежественных женщин, чтобы они восстали против своих мужчин? Она разбирается только в резне, смерти и жестокости, и из твоего рассказа следует, что так было с самого начала. Мы не меняемся, Маарет. Сколько раз ты сама говорила мне об этом! Мы приближаемся к идеальному воплощению того, какими должны были стать.
- Никто из нас не хочет умирать, Эрик, - терпеливо ответила Маарет. Но неожиданно ее отвлекло что-то другое.
В тот же момент почувствовал нечто и Хайман. Джесс вгляделась в них обоих, стараясь понять, что все-таки происходит. Потом она осознала, что и с Мариусом произошла едва заметная перемена. Эрик окаменел. Миль, к удивлению Джесс, не сводил с нее пристального взгляда.
Они прислушивались к какому-то звуку. Это читалось в движении их глаз. Люди слушают глазами: когда они впитывают звук и пытаются установить его источник, у них пляшут зрачки.
Эрик неожиданно сказал:
- Всем молодым следует немедленно отправиться в подвал.
- Какой смысл? - возразила Габриэль. - К тому же я хочу остаться здесь. Как она ни прислушивалась, она не могла уловить этот звук.
Эрик обернулся к Маарет.
- Ты позволишь ей уничтожить нас одного за другим?
Маарет не ответила. Она очень медленно повернула голову и устремила взгляд в сторону лестничной площадки.
И тогда Джесс наконец-то услышала. Естественно, человеческому уху было не под силу различить слуховой эквивалент напряжения, лишенного вибрации. Это напряжение пропитало ее, как и все материальные частицы в комнате. Оно наполнило помещение и сбивало ее с толку: хотя она видела, что Маарет обращается к Хайману, а Хайман ей отвечает, слов она не слышала. Она зажала уши руками. Как в дымке, она увидела, что Дэниел сделал то же самое, но они оба знали, что все это бессмысленно.
Этот звук, казалось, внезапно приостановил время. Джесс теряла равновесие, она попятилась к стене, не сводя пристального взгляда с висящей напротив карты, как будто хотела найти в ней опору. Она смотрела, как мягкий свет перетекает из Малой Азии на север и на юг.
Комната заполнилась смутным, неразличимым на слух смятением. Звук стих, но в воздухе звенела оглушительная тишина.
Ей показалось, что в беззвучном сне в дверях появилась фигура Вампира Лестата, она увидела, как он кинулся в объятия Габриэль, как к нему направился Луи и тоже обнял его. Потом Вампир Лестат посмотрел на нее - и в его глазах мелькнул отблеск погребального пиршества, близнецов, тела на алтаре. Он не знал, что все это значит! Не знал!
Это открытие потрясло ее. Ей вспомнилось, что на сцене, в тот момент, когда их разлучили, он явно старался найти в ее ускользающем образе что-то знакомое.
Потом, когда остальные увлекли его в сторону своими объятиями и поцелуями - даже Арман подошел к нему, протягивая руки, - он слабо улыбнулся ей и произнес ее имя:
- Джесс.
Он посмотрел на остальных, на Мариуса, на холодные и настороженные лица. Какая у него стала белая кожа, абсолютно белая... Но теплота, бьющая через край энергия и почти детское возбуждение остались прежними.