Часть 3

И НЫНЕ,
И ПРИСНО,
И ВО ВЕКИ ВЕКОВ




Спрячь меня
от меня.
Скрой мое
унижение -
ведь большую
часть жизни
толку от меня,
что от мертвого.
Стань крылом,
заслони меня
от желания
быть рыбой,
пойманной
на крючок.
Это жалкое вино
кажется вкусным,
но делает меня
Слепым.
И еще, возьми
мое сердце,
чтобы оно
так не болело.

Стэн Райс
"Каннибал"





1

ЛЕСТАТ: В ОБЪЯТИЯХ БОГИНИ


    Не помню, когда я проснулся, когда впервые пришел в себя.
    Но я знал, что мы с ней уже долго пробыли вместе и что я с животным самозабвением пил ее кровь, знал о том, что Энкил уничтожен и теперь первородное могущество принадлежит ей одной. А главное, благодаря ей я увидел и понял многое из того, что не было доступно мне прежде.
    Двести лет назад, когда я испил от нее в храме, кровь молчала - хранила мрачное и величественное безмолвие. Теперь она стала неиссякаемым источником образов, доводивших до исступления мозг так же, как сама кровь доводила до исступления тело; я познавал все, что произошло; я присутствовал рядом с теми, кто один за другим погибали столь ужасным образом.
    И я слышал голоса - они возникали и исчезали на первый взгляд без всякой причины и цели, похожие на шепоты, звучащие в пещере.
    Мне казалось, что наступил момент просветления, и все соединилось в единую цепь: рок-концерт, дом в Кармел-вэлли, ее светлый лик представший моим глазам. И сознание того, что сейчас я с ней, в этом темном заснеженном месте. Я пробудил ее. Скорее, как сказала она, я дал ей повод подняться. Я заставил ее обернуться и бросить пристальный взгляд на трон, где она раньше сидела, и сделать несколько первых неуверенных шагов.
    "Знаешь ли ты, что для меня значило поднять руку и увидеть при свете, как она двигается? Знаешь ли ты, что для меня значило внезапно услышать звук собственного голоса, эхом отдающийся в мраморных покоях?"
    Мы танцевали в мрачном, окутанном снегом лесу - точнее, просто обнимали друг друга.
    Произошли ужасные вещи. Во всем мире творилось нечто страшное. Массовое уничтожение тех, кому вообще не следовало родиться, - порочного племени. Бойня на концерте была лишь финалом.
    Но я находился в ее объятиях в этой леденящей душу темноте, с наслаждением вдыхал знакомый запах зимы, и ее кровь снова стала моей - она порабощала меня. Когда она отстранялась, я испытывал невыразимую муку. Мне необходимо было привести в порядок свои мысли, узнать, жив ли Мариус, пощадила ли она Луи и Габриэль, а также Армана. Я должен был каким-то образом снова обрести самого себя.
    Но эти голоса, шквал голосов смертных! Неважно, звучали они издалека или где-то поблизости - расстояние не имело значения. Мерой служила их интенсивность. Когда-то я мог остановиться на городской улице и слушать в свое удовольствие, как в каком-нибудь доме с погашенными огнями разговаривают, думают, молятся в своих комнатах жильцы. Но теперь мой слух обострился в миллион раз.
    Но как только она заговорила, все остальные звуки смолкли, и наступила тишина.
    - Но я же сказала: Габриэль и Луи в безопасности. Неужели ты думаешь, что я смогу причинить зло тем, кого ты любишь? Смотри мне в глаза и слушай. Я пощадила намного большее их число, чем требуется. Это я сделала не только для тебя, но и для себя - чтобы видеть свое отражение в бессмертных глазах, слышать, как ко мне обращаются мои дети. Но я выбрала тех, кого любишь ты, тех, с кем ты хотел бы встретиться вновь. Я не могла лишить тебя такого утешения. Но теперь ты со мной и должен увидеть и познать все, что тебе открывается. Твое мужество должно сравняться с моим.
    Я не мог выдержать видения, которые она мне посылала: последние секунды этой ужасной маленькой Беби Дженкс и вереница образов, в последний миг мелькнувших в ее умирающему мозгу... Они походили на сон доведенного до отчаяния существа. Невыносимо! А Лоран, мой старый спутник Лоран, искушаемый пламенем на тротуаре; а на другом конце света - Феликс, с кем я также был знаком по Театру вампиров - пламя протащило его по переулкам Неаполя и швырнуло в море. А другие... Неисчислимое множество других по всему миру - я оплакивал их, оплакивал их всех. Бессмысленные страдания.
    - Разве это жизнь? - говорил я о Беби Дженкс и плакал.
    - Вот почему я показала тебе всю картину целиком, - ответила она. - Вот почему все кончено. Нет больше Детей Тьмы. Отныне у нас будут только ангелы.
    - Но остальные? - спросил я. - Что стало с Арманом?
    И вновь послышались голоса, тихое бормотание, грозившее превратиться в оглушительный грохот.
    - Иди ко мне, мой принц, - прошептала она. И снова тишина. Она протянула руки и взяла в ладони мое лицо. Ее черные глаза расширились, белое лицо почти смягчилось. - Если тебе это нужно, я покажу тебе тех, кто остался в живых, чьи имена войдут в легенду наравне с нашими.
    - В легенду?
    Она чуть-чуть повернула голову, а когда закрыла глаза, произошло чудо - она словно лишилась всех видимых признаков жизни, превратившись в мертвое и совершенное создание с изящно загнутыми вверх тонкими черными ресницами. На горле под кожей отчетливо выделилась бледно-голубая артерия, как будто она хотела, чтобы я ее увидел. Жажда моя стала поистине невыносимой. Богиня! Моя богиня! Я грубо схватил ее с силой, которая причинила бы боль смертной женщине. Ее ледяная кожа казалась абсолютно непроницаемой, но я вонзил в нее зубы, и горячий фонтан снова хлынул мне в рот.
    Послышавшиеся было голоса мгновенно стихли, как только я приказал им убраться. И не осталось ничего - только тихое журчание крови и ее сердце рядом с моим.
    Темнота. Кирпичные стены подвала. Дубовый гроб, отполированный до блеска Золотые замки. Волшебный миг замки щелкают, словно отпертые невидимым ключом, и крышка поднимается, открывая атласную обивку. В воздухе чувствуется слабый запах восточных благовоний. Я увидел, что на мягкой атласной полушке лежит Арман - серафим с длинными, густыми каштановыми волосами; голова повернута в сторону, глаза пусты, как будто пробуждение неизменно его удивляет. Я наблюдал за тем, как он поднимается из гроба - медленно, элегантно, как это свойственно только нам, ибо мы единственные создания, для которых вставать из гроба - привычный ритуал. Я увидел, как он закрыл крышку и направился в другой конец подвала, где стоит еще один гроб. Этот гроб он открыл с благоговением, как шкатулку, где хранится редкий трофей. Лежащий внутри молодой человек казался безжизненным, его сон еще не завершился. Ему снятся джунгли, и идущая по ним рыжеволосая женщина - ее я не смог разглядеть отчетливо. А затем - удивительная сцена, и мне она чем-то знакома... Но где я мог видеть ее раньше?.. Нет, не помню. Две женщины у алтаря. Во всяком случае, мне показалось, что это алтарь...
    Она напряглась, сжалась и качнулась, как статуя Святой Девы, готовая сокрушить меня. Я почти лишился сознания; кажется, она произнесла имя. Но хлынул новый поток крови, и мое тело опять затрепетало от наслаждения - и не было больше земли, не было больше земного притяжения.
    Передо мной снова возник кирпичный подвал. Над телом молодого человека нависла тень. Вошел еще кто-то и положил руку на плечо Арману. Арман его знает: его зовут Миль.
    "Пойдем".
    Но куда он их уводит?
    Багряный вечер в чаще секвой. Небрежно, распрямив спину, как всегда стремительно шагает Габриэль, глаза ее - как два стеклышка, в которых не отражается ничего. Рядом с ней, стараясь не отставать, грациозно идет Луи. В этой дикой местности Луи выглядит таким трогательно цивилизованным, безнадежно не вписывающимся в окружающую обстановку. Он сбросил вампирский костюм, который был на нем прошлой ночью; но в рваной старой одежде он кажется еще более элегантным и походит на джентльмена, которому просто немного не повезло. Сознает ли она тот факт, что они совершенно разные и что рядом с ней он чувствует себя чужим и одиноким? Позаботится ли она о нем? Но они оба боятся, боятся за меня!
    Крошечное небо над головой превращалось в сияющий фарфор; по массивным стволам деревьев до самых корней спускался свет. Я слышал, как в тени бежит ручей. Потом я его увидел. Габриэль шагнула в своих коричневых ботинках прямо в воду. Но куда они идут? И кто с ними, кто третий? Он попал в поле зрения, только когда к нему обернулась Габриэль. Господи, какое лицо! И столь безмятежное! Он очень древний и могущественный, но тем не менее идет позади, пропустив молодых вперед. Сквозь деревья я рассмотрел поляну и дом. На высокой каменной веранде стояла рыжеволосая женщина - это ее я видел в джунглях? Не лицо, а древняя, лишенная выражения маска, как и лицо мужчины, который только что шел по лесу и теперь не сводил с нее взгляда; как и лицо моей царицы.
    Пусть они все соберутся вместе! Кровь полилась в меня, и я вздохнул. Так будет только проще. Но кто они, эти древние создания с такими же, как у нее, лицами, на которых не отражается ничего?
    Видение сменилось. На этот раз голоса окружили нас мягким венком - шептались, плакали. На секунду мне захотелось прислушаться, попытаться выделить из чудовищного хора хотя бы одну долетевшую сюда живую песню. Представить только - до меня доносились голоса с гор Индии, с улиц Александрии, из далеких и близких селений.
    Но надвигалось новое видение.
    Мариус. Ему на помощь пришли Сантино и Пандора, и теперь Мариус выбирается из окровавленной ледяной тюрьмы. Им только что удалось достичь зазубренных уступов на месте бывшего нижнего уровня святилища. Пол-лица Мариуса покрывала корка засохшей крови; он был сердит и полон горечи, глаза потускнели, длинные золотистые волосы перепачкались в крови. Прихрамывая, он поднимался по металлической винтовой лестнице, за ним - Пандора и Сантино. Когда Пандора пыталась ему помочь, он резко отталкивал ее в сторону.
    Ветер. Колючий холод. Дом Мариуса был отдан во власть всем силам природы и выглядел так, словно по нему прошелся ураган. Повсюду валялись острые осколки стекла; красивые редкие тропические рыбки, замерзли на песчаном дне огромного разрушенного аквариума. Снег толстым слоем покрывал мебель и сугробами лежал на книжных полках, статуях, стеллажах с пластинками и кассетами. Погибли птицы в клетках. С закованных в лед зеленых ветвей деревьев свисают сосульки. Мариус долго смотрел на погибших рыб в мутной полоске льда на дне резервуара, на мертвые палки водорослей, разбросанные среди сверкающих осколков стекла.
    Исцеление Мариуса происходило буквально на глазах: шрамы исчезали, лицо обретало естественные очертания. Нога постепенно обретала прежнюю силу. Он уже мог стоять почти ровно. Он отвел горящий гневом взгляд от голубых и серебряных рыбок и поднял глаза к небу, к белой пелене, полностью скрывавшей звезды, а потом молча смахнул с лица и волос частички засохшей крови. Ветер разбросал повсюду тысячи обрывков пергаментных рукописей, измятых листов старинной бумаги. В разрушенную гостиную ворвался снежный вихрь. Мариус поднял старую кочергу, чтобы использовать в качестве трости, и сквозь пробитую стену посмотрел на воющих в загоне голодных волков. Их не кормили с тех пор, как он, их хозяин, был засыпан льдом. О этот волчий вой! Я услышал, как Сантино заговорил с Мариусом - он старался объяснить, что им пора идти, что в лесу, среди секвой, их ждет одна женщина, что эта женщина такая же древняя, как Мать, и что до их прихода встреча начаться не может. Я ощутил прилив тревоги. Что за встреча? Мариус понял, но не ответил. Он прислушивался к вою волков. Волков…
    Снег и волки... Мне часто снились волки. Воображение унесло меня прочь, к собственным мыслям, к собственным снам и воспоминаниям. Я увидел стаю быстроногих волков, мчащихся по недавно выпавшему снегу.
    Я увидел себя, молодого человека, каким был двести лет назад, сражающегося с волками - со стаей волков, в разгар зимы появившихся во владениях моего отца. Я, тогда еще человек, был так близок с смерти, что чувствовал ее запах. Но я сразил волков одного за другим. О, эта первобытная юношеская энергия, возможность наслаждаться роскошью бездумной, неотразимо прекрасной жизни! Или она казалась мне такой только сейчас? Ведь в то время я чувствовал себя несчастным: один среди заснеженной долины, моя лошадь, собаки - все убиты... Но теперь мне остались лишь воспоминания и возможность вновь увидеть снег, покрывающий горы, мои горы, земли моего отца.
    Я открыл глаза. Она отпустила меня и слегка оттолкнула от себя. И только теперь я понял, где мы находимся. Не просто где-то в ночном пространстве, но во вполне определенном месте, и это место когда-то принадлежало мне.
    - Да, - шепнула она. - Оглядись вокруг.
    Я узнавал воздух, которым дышал, запах зимы, а когда мое зрение прояснилось, я увидел над собой полуразрушенные крепостные стены и башню.
    - Это дом моего отца! - прошептал я. - Это замок, где я родился.
    Было очень тихо. На полу блестел снег. Мы стояли на месте бывшего главного зала. Господи, увидеть его в руинах, узнать, что все это время он был заброшен! Старые камни казались мягкими, как земля... Вот здесь стоял стол, огромный длинный стол в стиле времен Крестовых походов; а здесь был очаг, а там - входная дверь.
    Ночь стояла ясная, снег не падал. Я поднял голову и увидел звезды. Возвышавшаяся на сотни футов над крышей замка башня все еще сохраняла свою круглую форму, но все остальное превратилось в пустую разбитую скорлупу. Дом моего отца...
    Легкими шагами она отошла от меня чуть в сторону и, откинув назад голову, начала медленно кружиться на блестящем белом полу, словно исполняя какой-то танец.
    Вот она - та радость, о которой она говорила раньше: двигаться, прикасаться к материальным вещам, перейти из царства снов в реальный мир! При взгляде на нее у меня захватывало дух: тонкая фигурка в не подвластном времени, никогда не устаревающем одеянии - в черном шелковом плаще и нежно окутывающем стройное тело платье, складками ниспадающем до земли. Такие одежды женщины носили испокон веку и в особо торжественных случаях продолжают носить до сих пор. Я хотел вновь заключить ее в объятия, но она поспешным жестом запретила мне подходить. Что она тогда сказала? "Можешь ли ты себе представить, каково это - осознать, что он больше не сможет меня удерживать? Что я стою перед троном, а он даже не шелохнулся! Что он больше ни на что не реагирует!"
    Она с улыбкой обернулась ко мне. Бледный свет упал на тонкие черты ее лица - высокие скулы, нежный подбородок. Она казалась живой, совсем живой.
    И тут она исчезла.
    - Акаша!
    - Иди ко мне, - позвала она.
    Но куда? Потом я разглядел, что она стоит далеко, далеко от меня, в противоположном конце зала, - крошечный силуэт у входа в башню. Я едва мог различить черты ее лица, но отчетливо видел за ее спиной черный прямоугольник открытой двери.
    Я сделал несколько шагов по направлению к ней.
    - Нет, - сказала она. - Пора воспользоваться силой, которую я дала тебе. Просто приди!
    Я не двигался. Мои мысли прояснились. Зрение тоже. Я знал, чего она хочет. Но мне было страшно. Я всегда любил скакать, прыгать, проделывать фокусы. Сверхъестественная скорость, сбивавшая смертных с толку, была мне не в новинку. Но она просила о другом. Я должен был просто оказаться рядом с ней - с невероятной в моем представлении скоростью переместиться с того места, где стоял, туда, где ждала меня она. Подобная попытка требовала безоговорочного подчинения.
    - Да, подчинись, - нежно произнесла она - Приди.
    Всего лишь мгновение я напряженно смотрел на нее, на белую руку, поблескивающую на косяке сломанной двери. И наконец принял решение: оказаться рядом с ней. Меня словно подхватил шумный, могучий ураган - и вот я уже стоял возле нее. Меня трясло, слегка болело лицо - но какое все это имело значение? Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся.
    Она была прекрасна, удивительно прекрасна! Богиня с длинными черными косами. В восторженном порыве я схватил ее в объятия и поцеловал; и ее холодные губы едва заметно ответили на мой поцелуй.
    Но тут же я потрясение осознал все богохульство моего поступка - так же как тогда, когда поцеловал ее в святилище. Первым моим порывом было попросить у нее прощения, но я не мог отвести взгляд от ее горла и отчаянно жаждал крови. Сама мысль о возможности пить ее кровь, зная, кто она такая, терзала меня и в то же время казалась столь заманчивой: она способна уничтожить меня в мгновение ока просто из желания посмотреть, как я умираю. Именно так она поступила с остальными. Но опасность наполняла меня каким-то мрачным восторгом. Я сжал ее руки, почувствовал, как чуть-чуть подалась ее плоть. Я целовал ее снова и снова. И чувствовал вкус ее крови...
    Она отстранилась и приложила палец к моим губам, а потом взяла меня за руку и провела в башню. Сквозь пробитую крышу и зияющую в полу верхнего этажа дыру падал звездный свет.
    - Видишь? - спросила она. - Комната наверху еще сохранилась. А лестницы нет. Туда никому не добраться. Кроме нас с тобой, мой принц.
    Она начала медленно подниматься. Не сводя с меня глаз, она плавно взмывала вверх, и только легкий шелк ее платья едва заметно трепетал от движения воздуха. Я в изумлении смотрел, как она поднималась выше и выше и наконец встала на самом краю отверстия в полу.
    "Сотни футов! Я не смогу, это невозможно..."
    - Иди ко мне, мой принц. - Ее тихий голос эхом разносился в пустоте. - Однажды тебе это уже удалось. Делай это быстро и, как любят говорить смертные, не смотри вниз. - До меня донесся ее приглушенный смех.
    "Предположим, я сумею преодолеть пятую часть пути - хороший прыжок, на высоту приблизительно четырехэтажного дома, - это для меня несложно, но это мой предел... Голова кружится... Нет, невозможно... Как мы вообще сюда попали?"
    Все плыло перед глазами. Я видел ее, как во сне, в голове звучали какие-то голоса. Я не хотел потерять эту минуту. Я не должен терять связь со временем, все должно быть связано между собой, должно быть доступно моему разуму.
    - Лестат, - прошептала она - Иди же! - И легкий жест, означавший, что нужно поторапливаться.
    Я сделал то же, что и раньше. Я посмотрел на нее и решил очутиться рядом.
    И вновь ураган, и обжигающий ветер. Вскинув вверх руки, я поборол сопротивление. Кажется, я успел увидеть дыру в сломанных досках, когда пролетал сквозь нее. Потом я оказался наверху, потрясенный, в ужасе перед тем, что могу упасть.
    Я вроде бы даже смеялся, но на самом деле просто понемногу терял рассудок. И на самом деле плакал.
    - Но как же так? - спросил я. - Мне нужно знать, как я это сделал.
    - Ты сам знаешь ответ. Непостижимая энергия, которая вселяет в тебя жизнь, теперь стала гораздо сильнее. Она заставляет двигаться твое тело, и так было всегда. Делаешь ли ты шаг или поднимаешься в воздух - разница только в степени ее интенсивности.
    - Я хочу еще раз попробовать.
    Она тихо и непринужденно рассмеялась.
    - Оглянись вокруг. Помнишь эту комнату? Я кивнул.
    - В юности я часто приходил сюда
    Отойдя от нее на несколько шагов, я увидел груды обломков мебели, когда-то наполнявшей дом. Сделанные руками средневековых мастеров тяжелые скамьи и табуреты были столь прочными, что даже удивительно, как их все-таки удалось сломать, - так мощные деревья, упавшие в лесу, остаются там веками, покрываются мхом и становятся мостами через ручьи. Значит, вещи не сгнили. Сохранились даже старые шкатулки и доспехи. О да, доспехи, призраки былой славы! Сквозь пыль проглядывали цветные пятна Гобелены. А вот они совершенно испорчены.
    Должно быть, во время революции эти вещи перенесли сюда для сохранности. А позже лестница обвалилась.
    Я подошел к одному из узких окон и выглянул наружу. Внизу, на склоне горы, светились редкие электрические огни маленького городка. По узкой дороге мчалась вниз машина. Современный мир... Совсем рядом - и так далеко. Замок превратился в призрак себя самого.
    - Зачем ты привела меня сюда? - спросил я. - Мне больно видеть это, не меньше, чем все остальное.
    - Взгляни на доспехи, - сказала она. - И на то, что лежит у твоих ног. Помнишь оружие, которое ты взял с собой, когда отправился убивать волков?
    - Да. Помню.
    - Посмотри на них еще раз. Я дам тебе новое оружие, бесконечно более сильное, которым ты будешь убивать во имя меня.
    - Убивать?
    Я посмотрел на сваленное в кучу оружие. Оно заржавело и, видимо, совсем пришло в негодность, за исключением старой шпаги тонкой работы - она принадлежала моему отцу, который получил ее от своего отца, а тому ее передал его отец, и так далее, вплоть до эпохи Людовика Святого. Господская шпага, которой я, седьмой сын, воспользовался в то далекое утро, когда, словно средневековый принц, выехал убивать волков.
    - Но кого я буду убивать? - спросил я.
    Она приблизилась. Ее милое лицо буквально светилось невинностью. Она сдвинула брови, и на секунду на лбу образовалась маленькая вертикальная складка, а потом лицо вновь обрело прежнюю безукоризненную гладкость.
    - Я хотела бы, чтобы ты повиновался мне, не задавая вопросов, - ласково сказала она. - Понимание придет потом. Но ты не такой.
    - Нет, - признался я. - Я никогда не мог никому повиноваться, во всяком случае долгое время.
    - Какой бесстрашный, - улыбнулась она.
    Она изящно открыла правую руку; неожиданно в ней оказалась шпага. Кажется, я почувствовал движение шпаги к ее руке - едва ощутимую перемену в атмосфере, не более. Я пристально смотрел на нее, на усыпанные драгоценными камнями ножны и бронзовую рукоять - разумеется, в форме креста. С нее все еще свисал ремень, тот, что я купил специально для этой шпаги в какое-то далекое лето, ремень из крепкой кожи и пластинок стали.
    Чудовищное оружие, пригодное как для того, чтобы наносить удары, как и для того, чтобы рубить или пронзать. Я вспомнил, насколько тяжела была для меня эта шпага и как болела рука, когда я размахивал ею, отбиваясь от нападавших волков.
    Но откуда мне знать о таких битвах? Я рыцарем не был. Этим оружием мне довелось воевать только со зверями. Мой единственный момент смертной славы - и что он принес? Восхищение проклятого кровопийцы, выбравшего меня своим наследником.
    Она вложила шпагу мне в руки.
    - Теперь она не покажется тебе тяжелой, мой принц, - сказала она. - Ты бессмертен. Воистину бессмертен. Моя кровь принадлежит тебе. И во имя меня ты будешь использовать свое новое оружие так же, как прежде использовал эту шпагу.
    Дотронувшись до шпаги, я содрогнулся, словно она до сих пор хранила скрытое воспоминание о том, чему стала свидетелем. Я вновь увидел волков, увидел, как сам я стою в почерневшем замерзшем лесу, готовый убивать.
    И увидел себя в Париже год спустя, лишенного жизни, бессмертного монстра, - и все по милости волков. "Убийца Волков" - так назвал меня вампир. Он выбрал меня из толпы, потому что я победил чертовых волков, а потом с такой гордостью гулял в подбитом их мехом плаще по зимним парижским улицам.
    Почему я до сих пор испытываю такую горечь? Разве я хочу быть мертвым и лежать на деревенском кладбище? Я еще раз бросил взгляд в окно, на покрытый снегом склон. Разве сейчас происходит не то же самое? Меня любят за то, каким я был в те ранние бездумные смертные годы. И опять я спросил:
    - Но кого - или что - мне убивать?
    Ответа не последовало.
    Я вновь вспомнил бедняжку Беби Дженкс и всех погибших вампиров. Мне хотелось всего лишь немного повоевать с ними, но теперь все они уничтожены. Все, кто откликнулся на вызов, - все! Я увидел, как горит дом общины в Стамбуле; увидел древнего вампира, которого она выследила и медленно сжигала, а он пытался сопротивляться и перед смертью проклял ее. Я опять плакал.
    - Да, я отняла у тебя зрителей, - сказала она. - Я спалила арену, на которой ты стремился блистать. Я похитила битву! Но как ты не понимаешь, что я предлагаю тебе нечто гораздо большее, то, о чем ты и помыслить не мог. Мой принц, я предлагаю тебе весь мир.
    - Как это?
    - Перестань проливать слезы по Беби Дженкс и по самому себе. Подумай о смертных, которых следует оплакивать. Вообрази тех, кто страдает на протяжении долгих и мрачных веков - жертв голода, лишений и непрестанного насилия. Жертв бесконечной несправедливости и бесконечных кровопролитий. Как же ты можешь оплакивать расу монстров, которые без руководства и цели разыгрывают дьявольский гамбит с каждым смертным, кто попадается им на пути!
    - Я знаю. Я понимаю...
    - Разве? Или стремишься уйти от всего этого и ищешь убежища в символических играх? Символ зла в твоей рок-музыке... Это пустяки, мой принц, сущие пустяки.
    - Почему же ты не убила меня вместе со всеми остальными? - Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал вызывающе, но тон получился скорее жалким, чем воинственным. Пальцами правой руки я крепко схватился за эфес шпаги и вообразил, что на ней до сих пор осталась засохшая волчья кровь. Я вытянул клинок из кожаных ножен. Да, волчья кровь. - Ведь я ничуть не лучше их. Зачем же ты нас пощадила?
    Меня остановил страх. Отчаянный страх за Габриэль, Луи и Армана. За Мариуса. Даже за Пандору и Миля. Страх за себя самого. Любое существо будет до последнего бороться за свою жизнь, даже если ей нет оправдания. Я хотел жить! Всегда хотел.
    - Я мечтала о твоей любви, - нежно прошептала она. Какой голос! В чем-то он похож на голос Армана - такой же ласкающий, притягивающий к себе. - Поэтому я даю тебе отсрочку. - Она положила руки мне на плечи и посмотрела мне прямо в глаза. - Да пойми же наконец, что ты - мое орудие! И остальные тоже могут им стать, если проявят мудрость. Неужели так трудно осознать, что таково предначертание судьбы: твой приход и мое пробуждение. Ибо теперь наконец-то могут осуществиться надежды многих тысячелетий. Посмотри на этот городок, на этот разрушенный замок. Он мог бы стать Вифлеемом, мой принц, мой спаситель. И вдвоем мы сумеем превратить в реальность самые заветные мечты всего мира.
    - Но разве это возможно? - спросил я. Знала ли она, как я напуган? Что ее слова привели меня от простого страха к ужасу? Конечно знала.
    - Ах, как ты силен, мой принц, - сказала она. - Но ты, без сомнения, предназначен мне самой судьбой. Ничто не сразит тебя. Ты боишься, но не испытываешь страха. На протяжении века следила я за твоими страданиями, видела, как ты постепенно слабел и наконец ушел под землю, чтобы уснуть. А потом ты поднялся - как олицетворение моего собственного воскрешения.
    Она слегка склонила голову, как будто прислушиваясь к далеким звукам. Я тоже услышал голоса - наверное потому, что их слышала она. Шум, от которого звенело в ушах. И в раздражении я прогнал их от себя.
    - Какая сила, - сказала она. - Эти голоса не могут увлечь тебя за собой, но не стоит пренебрегать этой способностью - она не менее важна, чем другие. Они молятся тебе, как всегда молились мне.
    Я понял, о чем она говорит. Но мне не хотелось слушать их молитвы. Что я могу для них сделать? Какое отношение имеют молитвы к такому, как я?
    - Веками они были моим единственным утешением, - продолжала она. - Часами, неделями, годами я слушала их. И поначалу мне казалось, что голоса сплели саван и превратили меня в погребенный труп. Потом я научилась слушать внимательнее. Я научилась выделять из массы один голос, как нить из пряжи. Я слушала этот голос и таким образом познавала торжество и гибель отдельно взятой души.
    Я молча наблюдал за ней.
    - Потом, по прошествии лет, я приобрела великую способность - незаметно покидать свое тело и невидимо входить в тело смертного, чей голос я слушала, и смотреть на мир его глазами. Пребывая в разных телах, я видела мир при солнечном свете и в кромешной тьме, страдала, голодала, испытывала боль. Иногда я проникала в тела бессмертных, таких как, например, Беби Дженкс. Очень часто я бродила по миру с Мариусом. Эгоистичный, тщеславный Мариус, который путает алчность с уважением, которого восхищают декадентские творения таких же эгоистов, как и он сам. О, не надо так страдать. Я его любила. Я и сейчас его люблю. Мой хранитель. - В ее голосе вдруг послышалась горечь, но тут же исчезла. - Однако чаще всего мой выбор падал на бедных и исполненных скорби. Я жаждала постичь суровую реальность жизни.
    Она замолчала - взор ее затуманился, брови сошлись на переносице, в глазах стояли слезы. Способность, о которой она говорила, была мне известна, но я мало что о ней знал. Мне так хотелось ее утешить, но едва я потянулся, чтобы обнять ее, она знаком приказала мне оставаться на месте.
    - Я забывала, кто я и где я, - продолжала она. - Я превращалась в того, чей голос выбирала, - иногда на целые годы. А потом возвращался кошмар, осознание того, что я всего лишь не способное двигаться, бесполезное существо, обреченное вечно восседать в золотом храме! Ты можешь представить себе, как ужасно вдруг очнуться и осознать, что все увиденное и услышанное тобою - просто иллюзия, взгляд на чужую жизнь со стороны? Я возвращалась обратно. Я опять становилась тем, что ты видел перед собой, - идолом с сердцем и мозгом.
    Я кивнул. Когда несколько столетий тому назад я увидел ее впервые, мне вдруг показалось, что в ее теле заперты невыразимые страдания. Я вообразил агонию, которая ничем себя не проявляет. И был прав.
    - Я знал, что он держит тебя там, - сказал я, имея в виду теперь уже уничтоженного, не существующего Энкила. Падшего идола. Я вспоминал тот момент в храме, тогда я пил ее кровь, а он подошел, чтобы вернуть ее обратно, и чуть было не прикончил меня на месте. Сознавал ли он, что делает? Неужели к тому моменту рассудок уже покинул его?
    Она только улыбнулась в ответ. Она устремила взор в темноту. Опять пошел снег, кружась в волшебном вихре, отражая свет луны и звезд, рассеивая его по всему миру.
    - Все это было предначертано, - наконец сказала она. - Я должна была пройти через все эти годы, чтобы стать еще более могущественной - такой что никто... никто не сравнится со мной. - Она замолчала. На мгновение показалось, что ее убежденность дрогнула. Но она опять набралась уверенности. - В конце он стал всего лишь орудием, мой бедный возлюбленный царь, мой спутник в агонии. Да, рассудок покинул его. И я его не уничтожила, нет. Я приняла в себя то, что от него осталось. Временами я становилась такой же опустевшей, безмолвной, лишенной воли и даже способности видеть сны, как и он. Только ему было уже не вернуться. Пред ним уже предстали последние видения. Он стал бесполезен. Он умер смертью бога, потому что я стала еще сильнее. И все было предначертано, мой принц. Предначертано от начала до конца.
    - Но как? И кем?
    - Кем? - Она снова улыбнулась. - Разве ты не понял? Не нужно далеко ходить, чтобы увидеть первопричину. Я - завершение, а теперь, начиная с этого момента, стану первопричиной. Теперь никто и ничто меня не остановит. - Ее лицо на миг ожесточилось. И вновь я почувствовал, что она колеблется. - Древние проклятия ничего не значат. В безмолвии я приобрела такое могущество, что ни одна сила природы не сможет причинить мне вред. Даже те, кто принадлежит к Первому Поколению, не причинят мне вреда, хотя они и строят против меня заговор. Мне было суждено все эти годы ждать твоего прихода.
    - Как же я все изменил?
    Она подошла на шаг ближе и обвила меня рукой, показавшейся мягкой на ощупь, совсем не такой, как на самом деле. Мы стояли рядом, как самые обычные существа, и она казалась мне неописуемо красивой, чистой, принадлежащей к другому миру. Я снова почувствовал ужасную тягу к крови. Хотелось склониться над ней, поцеловать ее горло, обладать ею, как я обладал тысячами смертных женщин... Но она была богиней, наделенной неизмеримым могуществом. Страсть моя продолжала расти, становилась всепоглощающей.
    Она опять прижала палец к моим губам, словно приказывая не двигаться.
    - Помнишь те времена, когда ты был еще мальчиком и жил здесь? - спросила она. - Когда ты умолял отпустить тебя в монастырскую школу. Помнишь, чему учили тебя братья? Помнишь молитвы и песнопения, часы, проведенные за работой в библиотеке, и часы, проведенные за уединенной молитвой в часовне?
    - Конечно помню. К глазам опять подступили слезы. Я так живо представил себе монастырскую библиотеку, монахов, которые учили меня и верили, что я могу стать священником. Я увидел холодную маленькую келью с деревянной койкой; здание монастыря и окутанный розовой тенью сад. Господи, я не хотел сейчас думать о тех временах! Но есть вещи, которые не забываются.
    - Помнишь то утро, когда ты пошел в часовню, - продолжала она, - встал на колени на голый мраморный пол, скрестил руки и сказал Богу, что сделаешь все, что угодно, лишь бы он помог тебе стать хорошим?
    - Да, хорошим... - Теперь уже в моем голосе появилась нотка горечи.
    - Ты сказал, что готов пройти через мученичество и невыразимые пытки, если только они дадут тебе возможность стать хорошим.
    - Да, помню. Я увидел старых святых; услышал гимны, которые разбили мне сердце. Я вспомнил то утро, когда мои братья явились, чтобы забрать меня домой, а я на коленях умолял их позволить мне остаться.
    - А потом, когда ты уже лишился невинности и отправился в Париж, ты стремился к тому же; танцуя и распевая песни для бульварной толпы, ты хотел делать что-то хорошее.
    - Так и было, - сказал я. - Доставлять им радость означало творить добро, и мне это удавалось.
    - Да, радость, - прошептала она.
    - Я так и не смог объяснить Никола - ты знаешь, что он был моим другом, - почему так важно... верить в концепцию добра, даже если мы придумываем ее сами.
    Но ведь на самом деле мы ее не выдумываем - она существует, правда?
    - О да, существует. Существует, потому что мы ее изобрели.
    Меня охватила грусть. Я не мог вымолвить ни слова. Я смотрел, как падает снег. Я сжал ее руку и почувствовал, что она целует меня в щеку.
    - Ты был рожден для меня, мой принц, - сказала она, - Ты преодолел все испытания и закалился. Твой приход в спальню матери в стремлении увлечь ее в мир бессмертных был лишь предзнаменованием моего пробуждения. Я твоя истинная Мать, Мать, которая никогда тебя не отвергнет, я тоже умерла и возродилась. Все религии мира воспевают нас с тобой, мой принц.
    - Но почему? - спросил я. - Разве такое возможно'
    - Но ведь ты и сам знаешь. Знаешь! Она забрала у меня шпагу и медленно осмотрела старый ремень, проведя им по ладони правой руки. Потом бросила шпагу в ржавую кучу - последние останки моей смертной жизни. И, словно подхваченные ветром, все эти вещи постепенно разлетелись по заснеженному полу, пока не исчезли совсем.
    - Отбрось прежние иллюзии, - сказала она. - Свои сдерживающие факторы. В них теперь не больше пользы, чем в этом старом оружии. Вдвоем мы превратим мифы в реальность.
    Меня пронзил холод, мрачный холод недоверия и смятения; но ее красота помогла мне справиться с ним
    - Стоя на коленях в часовне, ты хотел быть святым, - сказала она, - Теперь же ты станешь богом. Вместе со мной.
    С моих губ готовы были сорваться слова протеста. Мне было страшно. Я весь был во власти мрачных предчувствий. Что имела она в виду?
    Но тут я почувствовал, что она обхватила меня рукой, и сквозь разбитую крышу мы взмыли вверх, поднялись высоко над башней. Яростный ветер врезался в веки. Я повернулся к ней, правой рукой обнял ее за талию и положил голову ей на плечо.
    Ее тихий голос шепнул мне, что нужно спать. Пройдут часы, прежде чем в той стране, куда мы направляемся - на месте первого урока, - сядет солнце.
    Урока? Я прижался к ней и внезапно опять заплакал - я плакал, потому что заблудился и мне больше не у кого было искать помощи и защиты. И я был в ужасе от того, что она может у меня попросить.


Назад                         Вперед

        www.alisavamp.narod.ru





Сайт управляется системой uCoz