4

ИСТОРИЯ БЛИЗНЕЦОВ: ЧАСТЬ I


    Все глаза были устремлены на Маарет. Она помолчала и продолжила, не подбирая слов, но выговаривая их медленно и четко. Грустной она не выглядела - скорее, она стремилась еще раз обдумать то, что собиралась поведать.
    - Итак, когда я говорю, что мы с сестрой были ведьмами, я имею в виду следующее: мы унаследовали от нашей матери - как она унаследовала от своей - способность общаться с духами, добиваться от них исполнения наших просьб как в мелочах, так и в более важных делах. Мы чувствовали присутствие духов, которые в основном остаются невидимыми для людей, и духи тянулись к нам.
    Люди, наделенные подобной силой, всегда высоко почитались нашим народом, к ним обращались за советом и предсказанием будущего, с просьбами о сотворении чуда, а иногда для того, чтобы успокоить души усопших.
    Тем самым я хочу сказать, что нас считали добрыми ведьмами; в привычном ходе жизни мы имели свое определенное место.
    Насколько мне известно, ведьмы существовали во все времена. Они встречаются и сейчас, хотя в большинстве своем не понимают своих способностей и не умеют ими пользоваться. Есть также ясновидящие, медиумы или даже психодетективы. Это одно и то же. Это люди, кто по причинам, которые нам, возможно, никогда не понять, привлекают духов. Духи находят их совершенно неотразимыми; чтобы обратить на себя внимание этих людей, они проделывают всевозможные трюки.
    Что касается самих духов, то я понимаю - вас интересует их природа и свойства, я знаю, что никто их вас не верит в историю создания Матери и Отца, рассказанную в книге Лестата. Я не уверена, что сам Мариус счел ее правдивой, когда услышал или же когда пересказывал ее Лестату.
    Мариус кивнул. Он хотел было задать вопрос, но Маарет сделала ему знак подождать.
    - Потерпите, - сказала она. - Я расскажу вам все, что мы знали о духах тогда, хотя даже и сейчас мне известно о них не больше. Хочу также заметить, что другие могут называть эти создания иначе и подходить к описанию их с более научной точки зрения, чем я.
    Духи говорили с нами только телепатически; как я уже сказала, они невидимы, но их присутствие можно почувствовать, ибо они обладают совершенно определенными личностными качествами. И наше семейство ведьм давало им самые разные имена.
    Мы разделяли их, как делали это всегда колдуны, на добрых и злых; но нет никаких доказательств тому, что сами они чувствуют разницу между плохим и хорошим. Злые духи проявляли открытую враждебность к людям и любили устраивать злобные выходки, например кидаться камнями, усиливать ветер и много что еще в том же роде. Вселяются в людей в основном злые духи; те, что осаждают дома и называются полтергейстами, тоже попадают в эту категорию.
    Добрые духи умели любить и в большинстве своем жаждали ответной любви. Редко они замышляли плохое по собственной инициативе. Они отвечали на вопросы о будущем; они рассказывали нам, что происходит в отдаленных местах, а для особенно могущественных ведьм, таких как мы с сестрой, кого добрые духи действительно любили, они исполняли свой самый великий и трудоемкий трюк: устраивали дождь.
    Но из моих слов вы можете сделать вывод, что названия "добрые" и "злые" индивидуальны. Добрые духи полезны; злые - опасны и приносят множество неприятностей. Уделять внимание злым духам. - допускать их близко к себе - значит заигрывать с бедой, потому что в конечном счете контролировать их не удастся.
    Мы получали великое множество доказательств того, что так называемые злые духи завидовали нам, ибо мы обладали и духом, и плотью; мы могли получать наслаждение от материального и в то же время пользоваться духовным разумом. Скорее всего, у всех духов вызывает любопытство характерная для человека смесь плоти и духа - в этом корень их привязанности; но злых духов это угнетает; кажется, что злым духом хотелось бы познать наслаждения плоти; но они на это не способны. Добрые духи такой неудовлетворенности не выказывают.
    Теперь что касается происхождения этих духов - они часто говорили нам, что существовали всегда. Они хвастались, что наблюдали за развитием человека из животных. Мы не понимали, что они подразумевают под подобными замечаниями. Мы считали, что они либо играют, либо просто лгут. Но теперь благодаря науке об эволюции человека становится очевидно, что духи были свидетелями этого развития. Что касается вопросов об их природе - как или кем они были созданы - на них они ни разу не ответили. Думаю, они не понимали, о чем мы спрашиваем. Такое впечатление, что эти вопросы их оскорбляли или даже слегка пугали, а быть может, они считали, что мы шутим.
    Подозреваю, что в один прекрасный день природа этих духов получит научное объяснение. Подозреваю, что они представляют собой усложненное равновесие материи и энергии, как и все остальное в нашей вселенной, и не более волшебны, чем электричество, радиоволны, атомы или же телефонная связь - все то, что еще двести лет назад считалось сверхъестественным. Современная наука действительно помогла мне понять их лучше, чем любой другой философский инструмент. Но я инстинктивно придерживаюсь прежних понятий.
    Мекаре утверждала, что иногда может их видеть - они обладают крошечным физическим ядром и огромным телом кружащейся энергии, которую она сравнивала с молниями и ветрами. Она говорила, что в море водятся существа, столь же экзотичные по организации, и существуют насекомые, напоминающие духов. Только по ночам могла она заметить их физические тела, и то не больше чем на секунду, причем, как правило, когда духи впадали в ярость.
    По ее словам, их размеры громадны, но и сами духи утверждали то же самое. Они говорили нам, что мы и представить себе не можем, насколько они велики. Но они любили прихвастнуть, и потому, чтобы добраться до правды, из их заявлении приходилось постоянно отсеивать преувеличения.
    Не остается сомнений в том, что они способны воздействовать на физический мир с невероятной силой. Как иначе полтергейста могли бы двигать предметы? И как они бы могли сбивать вместе тучи, чтобы пролился дождь? Но несмотря на колоссальные затраты энергии, в реальности они могут добиться очень немногого. И в этом ключ к власти над ними. Тому, на что они способны, есть предел, и хорошая ведьма та, которая это отчетливо сознает.
    Каков бы ни был их физический состав, эти существа явно не испытывают материальных потребностей. Они не стареют и не изменяются. Вот почему они ведут себя так по-детски эксцентрично. Они ни в чем не нуждаются, они парят в воздухе, не имея представления о времени, ибо у них нет физических причин им интересоваться, и делают то, что взбредет им в "голову". Они видят наш мир, они являются его частью, но не представляю себе, каким он им кажется.
    Я также не знаю, почему их привлекают или интересуют ведьмы. Но в этом и состоит самое главное: они замечают ведьму, устремляются к ней, дают о себе знать, и если на них обращают внимание, то они чувствуют себя в высшей степени польщенными. Тогда они выполняют просьбы ведьмы, чтобы заслужить повышенное внимание, а в некоторых случаях и любовь.
    По мере развития таких отношений ради любви ведьмы им приходится сосредоточивать свою энергию на различных заданиях. Это их утомляет, но одновременно приводит в восторг, потому что они видят, насколько большое впечатление произвели на людей.
    Но представьте себе, как весело им слушать молитвы и пытаться ответить на них, собираться у алтарей и устраивать гром, когда свершаются жертвоприношения. Когда ясновидящий вызывает дух усопшего предка к его потомкам, они в возбуждении начинают болтать, притворяясь этим предком, хотя, конечно, им не являются; они телепатически изымают информацию из мыслей потомков, чтобы еще больше ввести их в заблуждение.
    Конечно же, всем вам известна модель их поведения. В эти времена она ничем не отличается от той, какой была в нашу эпоху. Отличается только отношение людей к деяниям духов - и разница здесь кардинальная.
    Когда в современном мире дух поселяется в доме и предсказывает будущее, используя голосовые связки пятилетнего ребенка, никто не верит в это, кроме очевидцев. Это не становится основой для религии.
    Человечество словно бы получило иммунитет к подобным вещам; возможно, оно достигло более высокого уровня, на котором выходки духов больше его не одурманивают. И хотя религии сохраняются - старые религии, закрепившие свои позиции в более темные времена, - они быстро теряют свое влияние на образованных людей.
    Но об этом мы поговорим позже. Пока что я продолжу описание свойств ведьмы, так как это имеет отношение ко мне и моей сестре, а также к тому, что с нами произошло.
    В нашей семье это наследственное. Возможно, это физическая особенность, ибо она переходит только по женской линии и всегда обусловлена сочетанием зеленых глаз и рыжих волос. Как вы знаете - так или иначе, вы узнали об этом с того момента, как вошли в этот дом, - моя дочь Джесс была ведьмой. Работая в Таламаске, она часто использовала свою силу, чтобы утешить тех, кого мучают призраки и духи.
    Призраки, естественно, тоже духи. Но, без сомнения, это духи тех, кто когда-то был человеком; в то время как те духи, о которых говорю я, людьми не были. Однако полной уверенности в этом быть не может. Очень старый земной призрак может и забыть, что он в свое время был живым; возможно, самые злобные духи - призраки, и поэтому они так изголодались по плотским утехам. Когда они вселяются в какого-нибудь несчастного, они начинают изрыгать непристойности. Плоть для них мерзка, и они хотели бы, чтобы мужчины и женщины считали эротические наслаждения и злобу в равной степени опасными и порочными.
    Но дело в том, что, принимая во внимание склонность духов ко лжи, совершенно невозможно выяснить, почему они поступают так, а не иначе, если они сами уклоняются от ответа. Может быть, их одержимость эротикой - просто обрывки мыслей мужчин и женщин, которые всегда чувствовали себя виноватыми в подобных вешах.
    Однако я возвращаюсь к своему рассказу. В нашем роду ведьмами были в основном женщины. В других семьях эта способность может переходить как к женщинам, так и к мужчинам. Иногда она в полную силу расцветает в ком-либо без всякой, казалось бы, очевидной причины.
    Так или иначе, мы принадлежали к очень старому семейству ведьм. Мы могли насчитать пятьдесят поколений, до так называемого Времени до прихода луны. То есть мы претендовали на то, что наша семья существовала с незапамятных времен, когда луна на ночном небе еще не появилась.
    В легендах нашего народа говорилось о приходе луны и сопутствующих наводнениях, грозах и землетрясениях. Было ли так на самом деле, я не знаю. Мы также верили, что наши священные звезды - это Плеяды, или же Семь Сестер, что все благословения исходят от этого созвездия, но почему - я не знаю, или же не помню.
    Сейчас речь идет о древних мифах, о верованиях, которые к моменту моего рождения были уже стары. А те, кто общается с духами, по вполне очевидным причинам становятся большими скептиками.
    Но даже сегодня наука не может ни отрицать, ни подтвердить легенды о Времени до прихода луны. Появление луны и ее гравитационного поля используется теоретиками, чтобы объяснить изменение расположения полюсов и поздний ледниковый период. Может быть, в старых легендах есть доля истины, которая когда-либо прояснится для всех нас.
    Итак, мы происходили из старинного рода. Наша мать была могущественной ведьмой, и духи открывали ей множество тайн, читая по своему обыкновению мысли других людей. И она умела воздействовать на беспокойные души усопших.
    В нас с Мекаре ее сила, казалось, удвоилась, как часто случается с близнецами. То есть каждая из нас была вдвое сильнее матери. А наша общая сила была практически неизмерима. Мы с колыбели разговаривали с духами. Они окружали нас во время детских игр. Будучи близнецами, мы разработали собственный секретный язык, которого не понимала даже наша мать. Но духи его знали. Духи понимали все, что мы говорили; они даже умели отвечать нам на нашем тайном языке.
    Поймите, я рассказываю все это не из гордости. Она здесь ни при чем. Я рассказываю вам об этом, чтобы вы поняли, чем мы были друг для друга и для нашего народа до того, как на наши земли пришли солдаты Акаши и Энкила. Я хочу, чтобы вы поняли, как родилось это зло - создание тех, кто пьет кровь!
    Наш великий род с незапамятных времен обитал в пещерах горы Кармел. А наши люди всегда разбивали лагеря в долине у подножия горы. Они пасли коз и овец. Но иногда они охотились; а также выращивали некоторые злаки - для изготовления наркотиков-галлюциногенов, которые мы принимали, чтобы войти в транс (это было частью нашей религии), и для варки пива. Дикую пшеницу, произраставшую там в изобилии, они просто скашивали.
    Наша деревня состояла из круглых домиков из глиняных кирпичей под соломенными крышами, но другие деревни выросли в небольшие города, а в некоторых войти в дом можно было только через крышу.
    Наш народ производил очень необычные гончарные изделия, которые возил на продажу в Иерихон, на рынок. Оттуда они привозили ляпис-лазурь, слоновую кость, благовония, зеркала из обсидиана и прочие красивые вещи. Конечно, мы знали и другие города, такие же большие и прекрасные, как Иерихон, но эти города ныне полностью погребены под землей, и, возможно, их уже никогда не найдут.
    Но в целом мы были простым народом. Мы знали, что такое письменность - то есть саму концепцию. Но нам и в голову не приходило ей пользоваться, ибо слова обладали великой силой, и мы не смели записывать свои имена, проклятия или известные нам истины. Если кто-то узнает твое имя, то он сможет вызвать духов, чтобы проклясть тебя; в трансе он сможет покинуть свое тело и прийти к тебе. Кто знает, какую силу можно вложить в его руки, если он сможет написать твое имя на камне или на папирусе? Даже тем, кто этого не опасался, письменность казалась чем-то как минимум безвкусным.
    А в больших городах письменность в основном использовалась для финансовых записей, которые мы, конечно же, могли хранить в памяти.
    Фактически все знания нашего народа хранились в нашей памяти; жрецы, совершавшие жертвоприношения богу быка - в которого мы, кстати, не верили, - передавали свои традиции и верования по памяти, а молодых жрецов обучали при помощи зубрежки и стихов. Естественно, семейная история тоже рассказывалась по памяти.
    Однако картины мы рисовали; они покрывали все стены храмов быка в деревне.
    А моя семья, всегда проживавшая в пещерах горы Кармел, испещряла стены потайных гротов рисунками, которых никто, кроме нас, не видел. Таким образом мы делали своего рода записи. Но очень осторожно. Например, я никогда не рисовала ни себя, ни сестру, пока не разразилась катастрофа, и мы с сестрой не стали тем, кто мы есть сейчас
    Но, возвращаясь к нашему народу, мы были мирными деревенскими жителями - пастухами, ремесленниками, торговцами. Когда воины Иерихона отправлялись на войну, к ним иногда присоединялась наша молодежь, но исключительно по собственной воле. Им хотелось приключений, хотелось стать солдатами и таким образом прославиться. Некоторые ходили в города, чтобы посмотреть большие рынки, великолепие царских дворов, величественные замки. А кто-то ездил в порты Средиземного моря, чтобы увидеть огромные торговые корабли. Но по большей части наша деревня вела ту же жизнь, что и на протяжении нескольких предшествующих столетий. И нас, сам не ведая о том, защищал Иерихон, потому что он был магнитом, притягивавшим к себе силы врага.
    Никогда, никогда не охотились мы на людей, чтобы пожирать плоть! Такого обычая у нас не было! Не могу передать вам, каким отвратительным явлением представлялся бы нам подобный каннибализм - поглощение вражеской плоти. Ведь мы действительно были каннибалами, но поедание плоти имело особое значение: мы поедали плоть своих усопших.
    Маарет сделала паузу, словно хотела, чтобы каждый уяснил значение этих слов.
    Мариус снова увидел образ двух рыжеволосых женщин, стоявших на коленях перед погребальной трапезой. Он ощутил теплое полуденное дыхание, почувствовал торжественность момента. Он постарался отогнать эти мысли и сосредоточиться только на лице Маарет.
    - Поймите, - снова заговорила Маарет, - мы верили, что при смерти дух покидает тело, но мы верили также, что, после того как уходит жизнь, в останках сохраняется крошечное количество силы. Например, личные вещи человека содержат частицу его жизненной силы, равно как и, естественно, его тело и кости. И конечно, когда мы поедали плоть наших усопших, мы поглощали и эти частички.
    Но подлинная причина поедания усопших крылась в другом. В наших глазах это был достойный способ отдать дань уважения останкам любимых. Мы принимали в себя тела тех, кто дал нам жизнь, тела, породившие наши собственные тела. Таким образом цикл как бы завершался, а священные останки наших возлюбленных были спасены от чудовищного, кошмарного разложения в земле, или же от зубов диких зверей, или от сожжения наравне с топливом или отбросами.
    Если подумать, в этом есть логика. Но самое главное - осознать, что для нашего народа это было неотъемлемой традицией. Священная обязанность каждого ребенка состояла в поглощении останков родителей; священной обязанностью племени было поглотить усопших.
    Все до единого тела умерших в нашей деревне были поглощены его знакомыми и родными. Не было ни одного мужчины, женщины и даже ребенка, хоть единожды не отведавшего мертвой плоти.
    Маарет опять замолчала и, прежде чем продолжить, медленно обвела глазами присутствующих.
    - Должна вам сказать, то не был период великих войн. Никто уже не помнил, когда Иерихон воевал в последний раз. Мир царил и в Ниневии.
    Но далеко-далеко, к юго-востоку от долины Нила, дикий народ, как всегда, воевал с племенами из южных джунглей, чтобы привести с собой добычу для вертелов и котлов. Ибо они не только поглощали с должным уважением плоть своих мертвецов, как делали мы, но и с упоением пожирали трупы врагов. Они верили, что при поедании плоти в их тела переходит сила врага. К тому же им нравился вкус мертвечины.
    Мы презирали их за это, я уже объяснила почему. Как может человек пожелать плоти врага? Но, вероятно, ключевое различие между нами и воинственными обитателями долины Нила заключалось не в том, что они пожирали своих врагов, но в том, что они любили воевать, а мы склонялись к мирной жизни. У нас врагов не было.
    Так вот, когда нам с сестрой исполнилось по шестнадцать лет, в долине Нила произошли большие перемены. Так нам сообщили.
    Старая царица этих владений умерла, не оставив дочери, чтобы продолжить царский род. Среди многих древних народов царская кровь переходила только по женской линии. Так как ни один мужчина не может быть уверен в своем отцовстве, божественное право на трон принадлежало царице или царевне. Поэтому египетские фараоны более поздних времен часто женились на своих сестрах - чтобы обеспечить себе царское право на трон.
    Так было бы и с молодым царем Энкилом, имей он сестру, - но сестры у него не было. У него не было ни двоюродной сестры царской крови, ни тетки, на ком он мог бы жениться. Но он был молод, силен и твердо намеревался править своей землей. Наконец он избрал себе невесту - не из своего народа, но из города Урука, что в долине Тигра и Евфрата.
    Это была Акаша, красавица из царского рода и почитательница великой богини Инанны, - она могла бы привнести в страну Энкила мудрость своего народа. Так сплетничали на рынках Иерихона и Ниневии, так сообщали караванщики, заезжавшие к нам, чтобы купить посуду…
    Народы Нила уже были фермерами, но они предпочитали сельскому хозяйству охоту и войну ради добычи человеческой плоти. И это привело в ужас прекрасную Акашу, которая немедленно настроилась отучить их от варварского обычая - так мог бы сделать любой представитель более высокой цивилизации.
    Вероятно, она принесла с собой и письменность, так как народ Урука умел писать - они славились своими хранителями записей, - но, поскольку мы письменность презирали, этого я точно не знаю. Может быть, египтяне уже и сами начинали писать.
    Вы не представляете себе, как медленно влияют на культуру подобные вещи. Люди могут поколениями хранить записи о налогах, прежде чем кто-то перенесет на глиняную табличку стихотворение. Племя может двести лет культивировать перец и травы, пока кому-то не придет в голову выращивать пшеницу или кукурузу. Как вам известно, индейцы Южной Америки делали игрушки на колесах еще до того, как их потеснили европейцы; у них были и украшения из металла. Но колеса у них не находили иного применения, и металлического оружия они не делали. Поэтому европейцы победили их быстро и без труда.
    В любом случае мне точно не известно, какие знания принесла с собой из Урука Акаша. Однако я знаю, что наш народ слышал обширную сплетню о запрете на любые проявления каннибализма в долине Нила, о том, что каждого, кто ослушался, предавали жесткой казни. Племена, из поколения в поколение охотившиеся за плотью, были в ярости из-за того, что лишились такой возможности; но еще более велика была ярость тех, кто не мог есть плоть своих усопших. Одно дело - не охотиться, но предавать своих предков земле было для них так же ужасно, как было бы для нас.
    Чтобы обеспечить повиновение эдикту Акаши, царь постановил, что все тела усопших следует обработать мазями и завернуть в ткань. Не только нельзя есть священную плоть отца и матери, но ее надлежит обернуть дорогим полотном и выставить на всеобщее обозрение, а далее поместить в гробницы в сопровождении достойных подношений и песнопений жреца.
    Чем раньше будет завернута плоть, тем лучше; ибо тогда до нее никто не сможет добраться.
    С целью помочь населению привыкнуть к новому ритуалу Акаша и Энкил убеждали людей, что духи мертвых лучше чувствуют себя в том царстве, куда они попадают после смерти, если их тела заворачивать в полотно и в таком виде хранить. Другими словами, народу говорилось: "Вашими возлюбленными предками не пренебрегают; их содержат достойно".
    Услышав этот рассказ, мы сочли его очень забавным - заворачивать в полотно тела, убирать их в обставленные комнаты, будь то на земле или под землей. Нас позабавила мысль о том, что духам мертвых помогает то, что их тела содержатся в целости и сохранности. Ибо, как знают все, кто когда-либо общался с духами, лучше им забыть о своих телах; только отказавшись от своего земного воплощения, могут они подняться на более высокий уровень.
    А теперь в Египте в гробницах самых богатых и самых религиозных людей лежали эти штуки - мумии, внутри которых гнила плоть.
    Если бы нам сказали, что обычай мумифицирования закрепится в этой культуре, что египтяне будут практиковать его еще четыре тысячи лет, что для всего мира он превратится в великую тайну, что в двадцатом веке маленькие дети будут ходить в музеи и глазеть на мумии, мы бы не поверили.
    Однако нам не было до этого дела. Мы находились очень далеко от долины Нила, Мы даже не представляли себе, как выглядят жившие там люди. Мы знали, что их религия имеет африканское происхождение, что они боготворят Озириса и бога солнца Ра, равно как и богов-животных. Но мы этих людей не понимали. Не понимали страну наводнений и пустынь. Держа в руках изготовленные ими красивые вещи, мы видели слабый проблеск их личности, но они оставались для нас чужими. Мы сочувствовали им, так как они не могли поглотить своих усопших
    Когда мы спросили духов о египтянах, оказалось, что духи находят их очень забавными. Они сказали, что у египтян "приятные голоса" и "приятные слова" и что им доставляет удовольствие посещать их храмы и алтари, что им нравится язык Египта. Затем они потеряли интерес к вопросу и сменили тему, как случалось довольно часто.
    Их слова заворожили нас, но не удивили. Мы знали, как сильно нравятся духам наши слова, распевы и песни. Значит, духи разыгрывают перед египтянами богов. Духи подобными вещами занимались постоянно.
    По прошествии нескольких лет мы узнали, что Энкил, стремясь объединить страну и прекратить бунтарство и сопротивление закоренелых каннибалов, собрал большую армию и устраивает походы на север и на юг. Он отправил корабли в Великое море. Старый фокус: пусть они воюют с врагом и перестанут ссориться дома.
    Но опять-таки, при чем здесь мы? Наша страна - земля покоя и красоты, фруктовых деревьев и полей дикой пшеницы, которую мог скосить любой, кто пожелает. Земля зеленой травы и прохладных ветров. Но у нас нет ничего, что можно пожелать отнять. Так нам казалось.
    Мы с сестрой жили в полном покое на мягких склонах горы. Кармел, часто без слов беседовали с матерью и друг с другом или же обменивались особыми фразами, которые каждая из нас прекрасно понимала; и постепенно мы узнавали от матери все, что она знала о духах и людских сердцах.
    Мы пили сонные зелья, которые наша мать варила из растений, выращенных на горе, и, погружаясь в транс или в сон, мы отправлялись в прошлое, чтобы поговорить с предками - с великими ведьмами, чьи имена были нам известны. Мы покидали свои тела и путешествовали над землей.
    Я могу часами рассказывать о том, что мы видели во время этих трансов, как однажды мы с Мекаре рука об руку гуляли по улицам Ниневии, глазея на чудеса, которые нам и не снились, - но это сейчас не важно.
    Скажу лишь, что общество духов означало для нас гармонию, в которой мы жили со всем, что нас окружало, включая и их самих; иногда любовь духов становилась вполне ощутимой, подобно тому, как описывали христианские мистики любовь Господа и его святых.
    Мы жили счастливо - мать, сестра и я. В пещерах предков было сухо и тепло; у нас было все, что нужно: тонкие одежды, украшения, изящные гребни из слоновой кости и кожаные сандалии - их приносили нам в качестве подношений, так как никакой иной платы мы не принимали.
    Каждый день к нам приходили селяне, и мы задавали их вопросы духам. Мы пытались заглянуть в будущее, на что духи, конечно, способны, поскольку некоторые вещи имеют тенденцию неизбежно следовать определенным путем.
    Используя способность к телепатии, мы заглядывали в чужие мысли и давали самые мудрые советы, на какие были способны. Периодически к нам приводили одержимых. Мы изгоняли демона, или злого духа, кто бы то ни был. Когда в дом вселялся дьявол, мы шли туда и приказывали злому духу уходить.
    Тем, кто просил, мы давали сонное зелье. Они впадали в транс или засыпали сном, полным живых видений, которые мы потом старались истолковать или объяснить.
    Для этого нам духи не требовались, хотя иногда мы испрашивали их совета. Мы использовали собственную способность к пониманию и проницательность и часто получали информацию о том, что означают те или иные видения.
    Но величайшим чудом, для совершения которого требовалась вся наша сила и которого мы никогда не могли гарантировать, был призыв дождя.
    Мы творили это чудо двумя разными способами: "дождик", в основном символически демонстрировавший нашу силу, а также служивший отрадой для людских душ, или "ливень", необходимый для урожая, - его вызвать было очень сложно, и успеха мы достигали далеко не всегда.
    Чтобы добиться цели, нужно было долго уговаривать духов, выкликать их имена и требовать, чтобы они собрались вместе и использовали свою силу по нашему приказу. "Дождик" часто устраивали наши самые близкие духи, которые особенно любили нас с Мекаре, а также любили нашу мать, ее мать и всех ее предков, - на них всегда можно было положиться, ибо из любви они выполнили бы и более сложные задания.
    Но для "ливня" требовалось много духов, и, поскольку некоторые из них ненавидели как друг друга, так и совместные дела, сделка требовала значительной доли лести. Нам приходилось устраивать песнопения и танцы. Мы трудились часами, прежде чем духи постепенно начинали интересоваться происходящим, собирались вместе и принимались за работу.
    Нам с Мекаре удалось добиться "ливня" всего трижды. Но как приятно было видеть, как над долиной собираются тучи, и опускается ослепительная пелена дождя. Вся деревня выбегала под струи; казалось, земля набухает, открывается, благодарит нас.
    "Дождиком" мы занимались часто - для других и для собственного удовольствия.
    Но тем, что слава о нас распространилась так широко, мы обязаны "ливню". Нас всегда знали как ведьм с горы; теперь же к нам стали приходить люди с далекого севера, из неведомых нам стран.
    В деревне люди ждали своей очереди, чтобы прийти к горе, выпить зелье и попросить нас истолковать их сны, испросить совета или же просто увидеться с нами. Конечно, в деревне им давали мясо и питье, они платили за это, и все, казалось, получали только выгоду. В этом отношении мы занимались примерно тем же, чем занимаются современные психологи: мы изучали видения, интерпретировали их, искали в подсознании зерно истины; а чудеса - "дождик" и "ливень" - укрепляли веру людей в наши способности.
    Однажды, думаю, примерно за полгода до смерти нашей матери, к нам в руки попало одно письмо. Принес его посыльный от царя и царицы Кемета - так называли египтяне свою страну. Это письмо было написано на глиняной табличке, как писали в Иерихоне и Ниневии, - маленькие рисунки на глине и зачатки того, что люди позже назовут клинописью.
    Конечно, прочесть письмо мы не могли; мы даже испугались и решили, что в нем содержатся проклятия. Мы не хотели прикасаться к нему, но нам пришлось это сделать, если мы хотели выяснить то, что следовало знать.
    Посыльный сказал, что его повелители Акаша и Энкил наслышаны о нашей великой силе и почтут за честь, если мы явимся к их двору; они прислали большой эскорт, который будет сопровождать нас в Кемет, а потом они отправят нас домой с обильными дарами.
    Все мы трое почему-то не доверяли этому посыльному. Он говорил правду, насколько она была ему известна, но здесь явно крылось что-то еще.
    Поэтому наша мать взяла глиняную табличку в руки. Она сразу же что-то почувствовала и забеспокоилась. Поначалу она не хотела рассказывать нам то, что увидела; но потом, отведя нас в сторону, сказала, что царь и царица Кемета злые люди, они любят проливать чужую кровь и пренебрегают чужими верованиями. И со стороны этих людей на нас обрушится великое зло, что бы ни говорилось в письме.
    Потом и мы с Мекаре дотронулись до письма и тоже уловили присутствие зла. Но здесь была какая-то тайна, темный клубок, в котором зло переплелось с элементом мужества, и это было неплохо. Короче говоря, речь не шла о заговоре с целью похитить нас и нашу силу, но присутствовали и искреннее любопытство, и уважение.
    Наконец, мы обратились с вопросом к духам - к тем двум духам, кого мы с Мекаре любили больше всего. Они приблизились и прочли письмо - для них это было вовсе не сложно. Они объяснили, что посыльный сказал правду. Но если мы отправимся к царю и царице Кемета, нас ждет ужасная опасность.
    "Почему?" - спросили мы духов.
    "Потому что царь с царицей станут задавать вам вопросы, - отвечали духи, - а если вы ответите правду, царь с царицей разгневаются и предадут вас смерти".
    Конечно, мы в любом случае не поехали бы в Египет. Мы никогда не покидали свою гору. Но теперь мы точно знали, что поступаем правильно. С надлежащим уважением мы сказали посыльному, что не можем уехать из того места, где родились, что ни одна ведьма из нашей семьи никогда отсюда не выезжала, и просили его передать это царю и царице.
    Итак, посыльный уехал, и жизнь вернулась в привычное русло.
    Разве что через несколько ночей к нам пришел один злой дух - мы называли его Амель. Громадный, могущественный, полный злобы, танцевал он по поляне перед нашей пещерой, пытаясь обратить на себя наше с Мекаре внимание, и говорил, что скоро нам может понадобиться его помощь.
    Мы давно уже привыкли к льстивым речам злых духов; они впадали в ярость из-за того, что мы не разговариваем с ними, как другие ведьмы и колдуны. Но мы знали, что им нельзя доверять, что они не поддаются контролю, и мы никогда не испытывали искушения воспользоваться их силой и полагали, что такой момент никогда не наступит.
    Этого Амеля особенно раздражало наше "пренебрежение", как он выражался. И он без конца объявлял себя Амелем Могущественным или Амелем Непобедимым, требуя от нас проявлений уважения. Потому что в будущем он может нам понадобиться. Больше, чем мы можем себе представить, ибо грядет опасность.
    В этот момент из пещеры вышла наша мать и спросила духа, какие он видит неприятности.
    Это нас потрясло, так как нам всегда запрещалось разговаривать со злыми духами и, обращаясь к ним, она обычно либо проклинала их, либо прогоняла, либо сбивала их с толку загадками и хитрыми вопросами, чтобы они злились, чувствовали себя глупцами и уходили.
    Амель Ужасный, Порочный, Вездесущий - как бы он себя ни называл, а хвастовству его не было предела - заявил лишь, что грядет великая опасность и нам стоит проявить мудрость и отнестись к нему почтительно. Потом он начал похваляться всеми злыми выходками, которые совершал ради колдунов из Ниневии. Он может мучить людей, изводить их и даже пронзать их кожу, как рой мошек! Он умеет высасывать из людей кровь, заявил он, ему нравится ее вкус и ради нас он тоже смог бы высасывать кровь.
    Мать посмеялась над ним. "И как тебе это удается? - спросила она, - Ты дух, у тебя нет тела, ты не чувствуешь вкус!" Именно такие слова всегда приводят духов в ярость, ибо они, как я уже говорила, завидуют тем, у кого есть плоть.
    Итак, этот дух, чтобы продемонстрировать свою силу, вихрем набросился на нашу мать; ее добрые духи оказали ему сопротивление; и поляну охватило ужасное беспокойство, но, когда оно стихло и наши духи-хранители прогнали Амеля, мы увидели на руке матери следы крошечных уколов - будто бы ее покусал рой мошек. Амель, злой дух, пил ее кровь, как и обещал.
    Мать осмотрела ранки; добрые духи обезумели, увидев, что с ней обошлись с неуважением, но она попросила их успокоиться. Конечно же, она размышляла, как это могло произойти и как получилось, что дух может чувствовать вкус крови.
    Именно тогда Мекаре объяснила, что у духов есть крошечное материальное ядро в самом центре невидимого тела, и, возможно, он пробует кровь этим самым ядром. Представьте себе, сказала Мекаре, фитиль лампы, фитиль может впитывать кровь. То же самое и с духом, который весь как бы состоит из пламени, но в глубине его - маленький фитиль.
    Наша мать исполнилась презрения, но ей это не понравилось. Они иронично сказала, что в мире и так полно чудес, не хватало еще злых духов, пристрастившихся к крови. "Сгинь, Амель", - сказала она и наложила на него проклятия: он пуст, неинтересен, не имеет значения, с ним не считаются, его не признают. Иными словами, почти то же, что до сих пор в несколько иной форме говорят священники, когда изгоняют дьявола из одержимых детей.
    Но еще больше, чем выходки Амеля, нашу мать беспокоило его предупреждение: грядет зло. Беспокойство, которое она почувствовала, прикоснувшись к глиняной табличке, усугубилось. Но она не искала у добрых духов ни совета, ни утешения. Может быть, она все предвидела. Не знаю. В любом случае мать знала, что произойдет нечто такое, чего она не в силах предотвратить. Возможно, она понимала, что иногда, пытаясь противостоять злу, мы только играем ему на руку.
    Как бы то ни было, в последующие дни она заболела, ослабла, а потом онемела.
    Так она лежала несколько месяцев, парализованная, в полусне. Дни и ночи мы сидели рядом и пели ей песни. Мы приносили цветы и пытались прочесть ее мысли. Духи ужасно волновались, потому что любили ее. Они устраивали на горе ветер и срывали с деревьев листья.
    Вся деревня опечалилась. Потом как-то утром мысли матери снова приняли определенные очертания; но то были лишь фрагменты. Мы увидели солнечные поля, цветы и вещи ее детства; а далее - только блестящие краски.
    Мы понимали, что наша мать умирает; понимали это и духи. Мы изо всех сил пытались успокоить их, но некоторые все же впали в ярость. Когда она умрет, ее призрак поднимется и перейдет в царство духов, они потеряют ее навсегда и на какое-то время обезумеют от горя.
    Но наконец случилось естественное и неизбежное; мы вышли из пещеры сообщить селянам, что наша мать перешла в мир иной. Все деревья согнулись под порывом насланного духами ветра; в воздухе носились зеленые листья. Мы с сестрой плакали, и впервые мне показалось, что я слышу голоса духов, слышу, как ветер доносит их жалобы и плач.
    Селяне немедленно занялись приготовлениями.
    Сначала нашу мать положили на каменную плиту, чтобы каждый мог подойти и воздать ей почести. Ее одели в белое платье из египетского льна, которое она так любила при жизни, и украсили всеми драгоценностями, привезенными из Ниневии, а также кольцами и костяными ожерельями, содержавшими частицы наших предков, - вскоре они должны были перейти к нам.
    По прошествии десяти часов, в течение которых к ней пришли сотни людей не только из нашей деревни, но и со всей округи, мы подготовили тело для погребальной трапезы. Любому другому жителю деревни эту честь оказали бы жрецы. Но мы были ведьмами, как и наша мать; только мы имели право прикасаться к ней. Оставшись одни, при свете масляных ламп мы с сестрой сняли с матери платье и полностью покрыли ее тело свежими цветами и листьями. Мы распилили череп - аккуратно, чтобы на лбу кость осталась цела - и, вынув мозг, поместили его на блюдо вместе с глазами. Затем с той же осторожностью мы извлекли сердце и положили его на второе блюдо. Потом для сохранности накрыли оба блюда глиняными колпаками.
    Вокруг каменной плиты с телом нашей матери, где стояли и блюда, селяне построили кирпичную печь; под плитой они развели огонь, и тело начало поджариваться.
    На это потребовалась вся ночь. Духи успокоились, так как дух матери ушел. Не думаю, что их интересовало тело; им было все равно, чем мы занимаемся, но для нас это было чрезвычайно важно.
    Поскольку и мы, и наша мать, были ведьмами, нам одним принадлежало право поглотить ее плоть. Она была наша по праву и по обычаю. Селяне не стали бы помогать нам справиться с трапезой, как в случае смерти любого другого человека, для выполнения долга перед которым осталось бы всего два родственника. Не имеет значения, сколько времени мы будем поглощать плоть матери. А селяне будут нас охранять.
    Но ночью, пока в печи готовились останки нашей матери, мы с сестрой раздумывали о мозге и сердце. Конечно, мы собирались разделить эти органы; но нас волновал вопрос, кому взять какой орган, ибо у нас были твердые убеждения относительно того, что именно обитает в каждом из них.
    Для многих народов той эпохи первостепенное значение имело сердце. К примеру, египтяне думали, что сердце - центр сознания. Многие жители нашей деревни придерживались такого же мнения; но мы, ведьмы, считали, что человеческая душа обитает в мозге, подразумевая духовную часть человека, подобную духам воздуха. Наша убежденность в важности мозга основывалась на том, что с мозгом соединены глаза; глаза - органы зрения. А деятельность ведьм целиком основывалась на зрении: мы смотрели в сердца, смотрели в будущее, смотрели в прошлое. "Провидицы" - вот как нас называли на нашем языке; и слово "провидица" обозначало ведьму.
    Но в основном мы говорили о церемонии; мы считали, что дух нашей матери ушел. Мы собирались поглотить эти органы из уважения, чтобы они не сгнили в земле. И достичь согласия было несложно: Мекаре должна была получить мозг, а я - сердце.
    Мекаре была более могущественной ведьмой; она первой родилась; она во всем была лидером; она никогда не медлила с ответом; она вела себя как старшая сестра, как обычно бывает у близнецов. Казалось вполне справедливым, что ей достанутся мозг и глаза, а я, более тихая и медлительная, получу орган, который ассоциировался с глубоким чувством и любовью, - сердце.
    Такое разделение нас устроило; небо бледнело, мы уснули и, ослабшие, проспали несколько часов - мы голодали, но ограничивали себя в еде, чтобы подготовиться к трапезе.
    Незадолго до рассвета нас разбудили духи. Они опять устраивали ветер. Я вышла из пещеры; в печи горел огонь. Селяне, сторожившие печь, заснули. Я сердито велела духам успокоиться. Но один из них, тот, кого я любила больше всего, сказал, что в горах собираются чужеземцы, много-много чужеземцев, чрезвычайно интересующихся нашими способностями и выражающих опасное любопытство по поводу пиршества.
    "Этим людям что-то нужно от вас с Мекаре, - сказал мне дух. - Они здесь не к добру".
    Я ответила, что сюда все время приходят чужеземцы, что это не страшно, а ему следует помолчать и позволить нам выполнять свой долг. Но потом я пошла к одному из жителей деревни и попросила, чтобы все были готовы на случай каких-нибудь неприятностей, - пусть мужчины принесут с собой оружие, когда соберутся к началу пиршества.
    Это была не самая странная просьба. Тогда мужчины повсюду брали с собой оружие. Немногочисленные профессиональные солдаты или те, кто мог себе это позволить, часто носили мечи; остальные затыкали ножи за пояс.
    Но в основном меня это не волновало; в конце концов, в нашу деревню отовсюду стекались странники; вполне естественно, что они прибудут по такому особому случаю, как смерть ведьмы.
    Но вам известно, что произошло дальше. Вы видели это во сне. Видели, как селяне собрались у поляны, как солнце достигло зенита. Может быть, вы видели, как из остывающей печи медленно вынимают кирпичи или же просто тело нашей матери на теплой каменной плите - потемневшее, ссохшееся, но спокойное, как во сне. Вы видели покрывавшие тело увядшие цветы, а на блюдах - мозг, глаза и сердце.
    Вы видели, как мы встали на колени по обе стороны от тела нашей матери. И слышали, как заиграли музыканты.
    Но вы не могли увидеть, хотя теперь вам об этом известно, что наш народ тысячелетиями собирался на такие пиршества. Тысячелетиями жили мы в долине и на склонах горы, где росла высокая трава, а с деревьев падали фрукты. Это была наша земля, наш обычай, наш долг.
    Наш священный долг.
    И, встав на колени, одетые в самые красивые платья и - в добавление в собственным украшениям - надев украшения нашей матери, мы с Мекаре видели перед собой не предостережения духов, не беспокойство матери, взявшей в руки табличку царя и царицы Кемета. Мы увидели наши собственные жизни - как мы надеялись, долгие и счастливые, прожитые среди своего народа.
    Не знаю, долго ли мы так стояли, долго ли готовили свои души. Я помню, что мы подняли в унисон блюда с органами нашей матери, и заиграла музыка. Зазвучали флейты и барабан; мы слышали тихое дыхание селян; пели птицы.
    И тогда на нас обрушилось зло; это случилось так внезапно, что мы едва ли поняли, что произошло, - топот ног, громкий пронзительный военный клич египетских солдат. Мы бросились на тело матери, пытаясь защитить священную трапезу, но нас оттащили в сторону, блюда упали в грязь, а плита перевернулась!
    Я никогда не слышала, чтобы человек кричал так, как кричала Мекаре. Но я и сама кричала при виде того, как тело моей матери падает в золу.
    Однако в моих ушах звучали проклятия; нас объявляли пожирателями плоти, каннибалами, дикарями, которых следует зарубить мечом.
    Но нам никто не причинил вреда. Нас, кричащих, сопротивляющихся, связали и удерживали, пока на наших глазах лилась кровь наших знакомых и родных. Солдаты топтали тело нашей матери, топтали ее сердце, мозг и глаза. Они утрамбовывали золу, пока остальное войско пронзало мужчин, женщин и детей.
    И тогда сквозь хор криков, сквозь чудовищный вопль сотен людей, умирающих на склоне горы, до меня донесся голос Мекаре, взывающей к духам о мести, о каре для солдат.
    Но что значат для таких людей ветер или дождь? Деревья сгибались до земли; казалось, сама земля содрогнулась; в воздухе летали листья, как прошлой ночью. С горы катились камни; в небо поднимались тучи пыли. Но солдаты заколебались лишь на мгновение, прежде чем сам царь Энкил не выступил вперед и не сказал своим людям, что это всего лишь трюки, и что наши демоны на большее не способны.
    Это замечание было абсолютно верным, и резня продолжалась. Мы с сестрой приготовились к смерти. Но нас не убили. В их намерения не входило убивать нас, и, пока нас тащили прочь, мы видели, как горит деревня, как горят поля дикой пшеницы, видели трупы мужчин и женщин из нашего племени и знали, что их трупы будут оставлены на милость диких зверей и земли, что их отвергли, что ими пренебрегли.
    Маарет замолчала. Она развела сложенные вместе ладони, приложила кончики пальцев ко лбу и передохнула, перед тем как продолжить. Когда она заговорила вновь, ее голос звучал чуть-чуть резче и тише, но по-прежнему ровно.
    - Что такое одна маленькая нация, живущая в деревнях? Что такое один народ - или даже одна жизнь?
    В земле погребена тысяча таких народов. Включая наш.
    Все, что мы знали, все, чем мы жили, было загублено в течение часа. Профессиональная армия перерезала простых пастухов, женщин и беспомощных детей. Деревни лежали в руинах, хижины были разрушены; сгорело все, что могло сгореть.
    Я чувствовала, что над горой и над деревней, лежащей у ее подножия, витают духи мертвых, некоторые из них были так взволнованы из-за пережитого насилия, что от ужаса и боли устремлялись к земле; остальные поднялись над плотью и были избавлены от страданий.
    А что могли сделать духи?
    Всю дорогу в Египет они преследовали нашу процессию; они мучили тех, кто связывал нас и тащил на носилках - нас, двух плачущих женщин, в ужасе и горе льнущих друг к другу.
    Каждую ночь, когда войско разбивало лагерь, духи насылали ветер, срывавший палатки и относивший их в сторону. Но царь советовал своим солдатам не бояться. Царь говорил, что египетские боги сильнее наших демонов. А поскольку духи действительно делали все, на что были способны, обстановка не ухудшилась, и солдаты повиновались.
    Каждую ночь царь приказывал привести нас к себе. Он говорил на нашем языке, в то время достаточно распространенном во всем мире - на нем говорили в долине Тигра и Евфрата и на склонах горы Кармел. "Вы - великие ведьмы, - говорил он ласковым и раздражающе искренним голосом. - Из-за этого я сохранил вам жизнь, несмотря на то, что вы - пожиратели плоти, и мы с моими людьми поймали вас с поличным. Я пощадил вас, потому что хочу воспользоваться вашей мудростью. Я буду учиться у вас вместе с моей царицей. Скажите, чем я могу облегчить ваши страдания, и я это сделаю. Теперь вы находитесь под моим покровительством; я - ваш царь".
    Мы плакали, отводили глаза, молчали и стояли перед ним до тех пор, пока ему это не надоедало, и он не отсылал нас спать назад в маленькие тесные носилки - деревянный прямоугольник с крошечными оконцами.
    Оставшись наедине, мы с сестрой разговаривали либо мысленно, либо на нашем языке, языке близнецов, состоящем из жестов и аббревиатур, который понимали только мы. Мы вспоминали, что духи говорили нашей матери; мы припомнили, что, получив письмо от царя Кемета, она занемогла и так и не оправилась. Но страшно нам не было.
    Мы были слишком охвачены скорбью, чтобы бояться. Мы словно уже умерли. Мы видели, как лилась кровь нашего народа, как осквернили тело нашей матери. Что могло быть хуже? Мы оставались вместе; возможно, хуже была бы только разлука.
    Но в ходе долгого путешествия в Египет у нас появилось небольшое утешение, которого мы не забыли. Хайман, царский управляющий, смотрел на нас с состраданием и втайне делал все возможное, чтобы уменьшить нашу боль.
    Маарет опять замолчала и взглянула на Хаймана, который сидел, сложив руки на столе и опустив глаза. Казалось, он погрузился в воспоминания. Он принял эту похвалу, но она явно его не успокоила. Потом он ответил на взгляд Маарет. У него, видимо, появилось много вопросов, но он их не задавал. Он обвел глазами остальных, отвечая и на их взгляды - на пристальные взгляды Армана и Габриэль, но ничего не сказал.
    Маарет продолжала:
    - При каждой возможности Хайман ослаблял наши путы; он позволял нам гулять по вечерам; он приносил нам мясо и питье. Он был так добр, что не говорил с нами, не требовал благодарности. Он делал все это от чистого сердца. Он просто не любил смотреть, как страдают люди.
    Кажется, мы добрались до Кемета через десять дней. Может быть, прошло больше времени, а может, и меньше. В какой-то момент духам надоело устраивать свои выходки; а мы, удрученные, лишенные мужества, к ним не взывали. К концу пути мы погрузились в молчание и только изредка смотрели друг другу в глаза.
    Наконец, мы прибыли в страну, равной которой никогда еще не видели. Вместо иссохшей пустыни мы оказались на богатой черной земле долины реки Нил - от этой черной почвы и происходит слово Кемет; потом на плоту мы вместе с армией пересекли могучую реку и очутились в бурлящем городе, состоявшем из кирпичных домов с травяными крышами, огромных храмов и дворцов, построенных из тех же простых материалов, но очень красивых.
    Это было задолго до каменной архитектуры, прославившей египтян, - задолго до пирамид фараонов, которые сохранились до наших дней.
    Но уже в то время присутствовала любовь к вычурности и украшениям, стремление к монументальности. Необожженный кирпич, камыш, рогожа - из этих простых материалов воздвигались высокие стены, которые впоследствии белили и разрисовывали красивыми узорами.
    Перед дворцом, куда нас привели в качестве царских пленниц, возвышались колонны из высоченной африканской травы, высушенной, связанной и скрепленной речным илом; в закрытом дворике был выкопан пруд, наполненный бутонами лотосов и окруженный цветущими деревьями.
    Никогда не доводилось нам видеть более богатых людей, чем эти египтяне, людей, украшенных таким количеством драгоценностей, людей с красиво заплетенными в косы волосами и обведенными краской глазами. Их подведенные глаза действовали нам на нервы. Они создавали иллюзию глубины там, где, вероятно, глубины не было; мы инстинктивно шарахались от этой неестественности.
    Все, что представало нашим глазам, лишь усугубляло наше горе. Как же мы ненавидели все, что нас окружало! И мы чувствовали, хотя и не понимали их странного языка, что эти люди тоже ненавидят нас и боятся. Казалось, их смущают наши рыжие волосы; а то, что мы - близнецы, вызывает еще большие опасения.
    Ибо у них существовал обычай убивать детей-близнецов; а рыжеволосых неизменно приносили в жертву богам. Считалось, что это приносит удачу.
    Об этом мы узнали из часто посещавших нас проблесков озарения; находясь в заключении, мы мрачно ожидали уготованной нам участи.
    Хайман по-прежнему был нашим единственным утешением в эти первые часы. Хайман, главный царский управляющий, следил, чтобы нам было удобно. Он принес нам свежее белье, фрукты и пиво. Он принес даже гребни для волос и чистые платья. И тогда впервые он заговорил с нами; он сказал, что царица ласкова и добра и нам нечего бояться.
    Мы не сомневались, что он говорит правду; но что-то нас настораживало. Наши испытания только начинались.
    Мы также боялись, что духи отвергли нас; может быть, они не хотят появляться в этой стране даже ради нас. Но мы не звали духов; потому что боялись, что не получим ответа, - нет, этого мы бы не пережили.
    Наступил вечер, и царица прислала за нами; нас привели ко двору.
    Вид Акаши и Энкила на троне, как бы мы их ни презирали, произвел на нас впечатление. Царица тогда была точно такой же, как сейчас, - женщина с прямыми плечами и крепкими руками, с лицом слишком точеным, чтобы в нем светился ум, создание пленительной красоты с тихим высоким голосом. Что касается царя, то мы впервые увидели в нем не солдата, а суверена. Ему заплели волосы, он надел официальный наряд и украшения. Его черные глаза, как всегда, были необычайно серьезными; но с первой минуты стало ясно, что страной всегда правила именно Акаша. Она была очень красноречива и прекрасно владела языком.
    Она сразу же сказала, что наш народ был поделом наказан за свои чудовищные деяния, что с ними обошлись милосердно, так как все пожиратели плоти - дикари и заслуживают медленной, мучительной смерти. Она объяснила, что по отношению к нам проявили снисхождение, потому что мы - великие ведьмы, и египтяне хотят учиться у нас; они хотят знать, какой мудростью невидимого царства мы можем с ними поделиться.
    И немедленно, как будто эти слова ничего не значили, она перешла к вопросам. Кто наши демоны? Если они демоны, то почему не все они злые? Боги ли они? Как нам удается вызывать дождь?
    Нас слишком напугала ее бессердечность, чтобы отвечать. Нас ранило ее бездушие, и мы опять заплакали. Мы отвернулись от нее и укрылись в объятиях друг друга.
    Но мы поняли и кое-что еще - поняли по ее манере говорить. Быстрота ее речи, легкомыслие слов, ударение, которое она делала на том или ином слоге, - все это ясно доказывало, что она лжет, сама о том не подозревая.
    И заглянув в ложь поглубже, закрыв глаза, мы узрели истину, которую она, несомненно, стала бы отрицать.
    Она уничтожила наш народ, чтобы привести нас сюда! Она послала своего царя и своих солдат на эту "священную войну" просто потому, что мы отвергли ее приглашение, а она хотела получить нас в свое распоряжение. Ее снедало любопытство.
    Вот что увидела наша мать, взяв в руки письмо царя и царицы. Возможно, и духи по-своему предвидели это. Мы же поняли всю чудовищность ее замысла только сейчас.
    Наш народ погиб, потому что мы возбудили интерес царицы, как возбуждали интерес духов; мы сами навлекли на нас зло.
    Почему же, недоумевали мы, солдаты просто не похитили нас у беспомощных сельчан? Зачем они уничтожили весь наш народ?
    Но в этом-то и ужас! Царица обволокла свои устремления пеленой морали, пеленой, сквозь которую сама видела не больше, чем все остальные.
    Да, она убедила себя в том, что наши люди должны умереть, что их дикарские обычаи заслуживают этого, пусть даже они не египтяне и живут далеко от ее дома. Ох, как же это удобно - пощадить нас и привести сюда, чтобы наконец-то удовлетворить ее любопытство. А мы, конечно, должны быть ей благодарны и отвечать на ее вопросы.
    А за способностью к обману мы увидели разум, в котором вполне могли уживаться подобные противоречия.
    Эта царица не обладала настоящей моралью, у нее не было этической системы, которой она могла бы руководствоваться в своих поступках. Эта царица принадлежала к числу людей, которые чувствуют, что, вероятно, ни в чем нет никакого определенного смысла. Но смириться с этим они не могут. Поэтому она день за днем создавала свою этическую систему, отчаянно стараясь в нее поверить, в то время как ее этика служила лишь для прикрытия чисто прагматических поступков. Ее война с каннибалами, например, основывалась главным образом на ее неприязни к подобным вещам. Народ Урука не питался человеческой плотью, поэтому она не потерпит, чтобы в ее присутствии совершалась подобная непристойность, - и в этом главная причина. Ибо в ее душе всегда существовал уголок, в котором царило отчаяние. И великое желание казаться более значительной, чем она была на самом деле.
    Поймите, мы почувствовали в этой женщине не низость. Это была юношеская убежденность в том, что при желании она способна зажечь звезды, что она может переделать мир ради своего удобства, а также отсутствие интереса к чужим страданиям. Она знала, что люди страдают, но задумываться над этим не умела.
    Наконец, не в состоянии смириться с масштабами этой очевидной двойственности, мы повернулись и получше рассмотрели ее, ибо теперь нам предстояло с ней соперничать. Ей не исполнилось еще и двадцати четырех лет, этой царице, и в стране, ослепленной обычаями Урука, она обладала абсолютной властью. Она была слишком хорошенькой, чтобы считаться настоящей красавицей, потому что ее приятная красота затмевала все признаки величия или глубокой тайны; а голос ее все еще был по-детски звонким - такие голоса инстинктивно пробуждают в людях нежность и придают музыкальность самым простым словам. Этот звенящий голос сводил нас с ума.
    Ее вопросы, казалось, никогда не иссякнут. Как мы творим чудеса? Как мы читаем в людских сердцах? Откуда взялась наша магия, почему мы утверждаем, что разговариваем с невидимыми существами? Мы сможем таким же образом поговорить с ее богами? Мы сможем углубить ее познания или помочь ей лучше понять божественное? Она готова простить нам наши дикарские обычаи, если мы проявим благодарность; если мы станем на колени перед ее алтарями и поведаем ей и ее богам все, что знаем.
    Она излагала различные вопросы с однобокостью, которая рассмешила бы человека мудрого.
    Но Мекаре пылала гневом. Она всегда была лидером и теперь заговорила.
    "Прекрати свои расспросы. Ты говоришь глупости, - объявила она. - В твоем царстве нет богов, потому что их вообще нет. Единственные невидимые жители нашего мира - духи, и они играют с тобой посредством жрецов и религиозных обрядов, как играют со всеми остальными. Ра, Озирис - это выдуманные имена, с помощью которых вы заигрываете с духами, и, когда им заблагорассудится, они дают вам знак, чтобы вы с еще большим усердием продолжали льстить им".
    Царь с царицей в ужасе уставились на Мекаре. Но она продолжала:
    "Духи реальны, но они капризны, как дети. И опасны. Они восхищаются нами и завидуют, ибо мы обладаем и плотью, и душой; это привлекает их, поэтому они исполняют наши желания. Такие ведьмы, как мы, всегда знали, как ими пользоваться; но для этого требуются великое мастерство и большие способности; мы ими обладаем, вы - нет. Вы глупцы, вы совершили злодейство, захватив нас в плен. Это нечестно, вы живете во лжи! Но мы вам лгать не будем".
    А потом, наполовину плача, наполовину задыхаясь от ярости, Мекаре обвинила царицу перед лицом всего двора в том, что они перебили наш мирный народ просто для того, чтобы привести нас к себе. Она объяснила, что наш народ не охотился за человеческой плотью больше тысячи лет, что, когда нас захватили в плен, была осквернена погребальная трапеза, и все это зло свершилось лишь ради того, чтобы царица Кемета могла поговорить с ведьмами, чтобы она могла задать им вопросы и, получив в свое распоряжение ведьм, попытаться воспользоваться их властью.
    Двор охватило волнение. Никогда еще никто не слыхал о подобном неуважении, о подобном богохульстве. Но благородные египтяне, которых до сих пор раздражали запреты на священный каннибализм, пришли в ужас от упоминания об оскверненной погребальной трапезе. А те, кто все еще боялся гнева Небес за то, что не поглотил останки своих родителей, остолбенели от страха
    Но в основном двор находился в смятении. За исключением царя и царицы, которые почему-то молчали и почему-то были заинтригованы.
    Акаша нам не ответила; было очевидно, что часть нашего объяснения нашла отклик в потайных уголках ее разума. На миг у нее в голове вспыхнуло неподдельное смертельное любопытство. Духи, притворяющиеся богами? Духи, завидующие плоти? Что до обвинения в том, что она зря принесла в жертву наш народ, она о нем даже не думала. Ее это не интересовало. Ее волновали духовные вопросы, и в своем любопытстве она отделяла душу от плоти.
    Позвольте привлечь ваше внимание к тому, о чем я только что упомянула. Ее волновали духовные вопросы - можно сказать, абстрактные идеи; и в ее любопытстве абстрактная идея стала всем. Не думаю, что она поверила в детские капризы духов. Но, что бы то ни было, она вознамерилась выяснить все до конца, выяснить у нас. А избиение нашего народа ее не волновало!
    Тем временем верховный жрец храма Ра требовал нашей казни, как и верховный жрец храма Озириса, ибо мы порочны, мы ведьмы и по обычаю народа Кемета обладателей рыжих волос нужно сжигать. Собравшиеся присоединились к этим обвинениям. Они требовали нашего сожжения. Через несколько минут обстановка накалилась настолько, что казалось - вот-вот начнется бунт.
    Но царь велел всем замолчать. Нас отвели обратно в тюрьму и поместили под охрану.
    Разъяренная Мекаре шагала взад и вперед, а я умоляла ее молчать. Я напомнила ей слова духов: если мы попадем в Египет, царь с царицей станут задавать вопросы, а если мы ответим правду, то царь с царицей рассердятся и нас уничтожат.
    Но с тем же успехом я могла бы обращаться сама к себе. Она ходила от стены к стене, и время от времени ударяла себя кулаком в грудь. Я чувствовала, как ей плохо.
    "Проклятие, - говорила она. - Зло".
    А потом умолкала, ходила, и опять повторяла эти слова.
    Я знала, что она вспоминает о предостережениях злого духа Амеля. И знала, что Амель где-то недалеко; я слышала его, ощущала его присутствие.
    Я знала, что Мекаре испытывает искушение позвать его; и чувствовала, что этого делать не стоит. Что будут значить для египтян его дурацкие выходки? Сколько смертных пострадает от его булавочных уколов? То же самое, что порывы ветра и летающие предметы. Но Амель услышал эти мысли - и разволновался.
    "Успокойся, демон, - сказала Мекаре. - Подожди, пока ты мне не понадобишься!"
    Впервые Мекаре заговорила со злым духом; и у меня по спине пробежал холодок.
    Не помню, когда мы заснули. Но вскоре после полуночи меня разбудил Хайман.
    Подумав, что это проделки Амеля, я чуть не обезумела. Но Хайман жестом приказал мне успокоиться. Он был в ужасном состоянии. На нем был только простой ночной халат, ноги босые, волосы растрепаны. Очевидно, он плакал. У него покраснели глаза
    Он сел рядом со мной и спросил:
    "Скажи мне, то, что ты говорила о духах, - правда?"
    Я не стала объяснять, что это сказала Мекаре. Нас всегда путали или принимали за единое целое. Я просто ответила, что это правда
    Я объяснила ему, что такие невидимые создания существовали всегда; они сами сказали нам, что не знают ни богов, ни богинь. Они часто хвастались своими проделками в больших храмах Шумера, Иерихона или Ниневии. Иногда они заявляли, что действительно являются тем или иным богом. Но мы знали каждого из них и называли старыми именами; тогда они сразу же отказывались от новых.
    Но я не сказала, что жалею о том, что Мекаре вообще рассказала подобные вещи. Какой теперь в этом смысл?
    Он был сражен и слушал меня, слушал, как будто ему лгали всю жизнь, а теперь он увидел правду. Ибо его потрясло, когда духи устроили на горе ветер, а на солдат обрушился ливень листьев. Именно в этом и кроется корень веры - в смеси истины и ее материального подтверждения.
    Но я почувствовала, что на его совести - или, скорее, на его рассудке - лежит еще более тяжкое бремя.
    "Но избиение твоего народа - это священная война; это не был эгоистичный поступок, как ты говоришь".
    "О нет, - ответила я. - Это был обычный эгоистичный поступок, по-другому я его назвать не могу".
    Я рассказала ему о присланной ранее табличке, о словах духов, о страхах матери и ее болезни, а также о моей способности слышать правду в словах царицы, правду, с которой она сама не смогла бы смириться.
    Не успела я закончить, как его надежды рухнули. Основываясь на собственных наблюдениях, он понимал, что я говорю правду. Он воевал на стороне царя в ходе нескольких кампаний против иноземцев. Он привык к тому, что войны ведутся из корысти. Он видел кровопролития и сожженные города, видел, как людей угоняют в рабство, как возвращаются солдаты, нагруженные добром. Сам не будучи солдатом, он тем не менее многое понимал...
    Но в наших деревнях нечего было брать; там не было земли, которая могла бы понадобиться царю. Да, он сознавал, что все было затеяно, чтобы захватить нас в плен. Он тоже испытывал отвращение к ложной священной войне против пожирателей плоти. И печаль его была сильнее поражения. Он происходил из древнего рода, он ел плоть своих предков, а теперь он должен был карать за эти традиции тех, кого знал и любил. Мумификацию мертвых он считал отвратительным деянием, но еще большее неприятие в нем вызывала сопутствующая ей церемония, ибо она только усугубляла местные суеверия. Мертвых заваливали несметными богатствами; разлагающимся трупам уделялось неестественное внимание - и все для того, чтобы люди не чувствовали себя виноватыми в отказе от старых обычаев.
    Эти мысли вконец его извели; он к ним не привык, больше всего его преследовали смерти, казни, кровопролития, свидетелем которых ему пришлось быть. Как царица не могла понять такие вещи, так он не мог забыть о них; и теперь он терял выдержку, его затягивало в трясину, в которой можно было утонуть.
    Наконец он оставил меня. Но перед уходом пообещал, что приложит все усилия ради нашего освобождения. Он не знал, как это сделать, но обещал попытаться. Он умолял меня не бояться. В тот момент я очень его любила. Тогда он был так же красив лицом, как и сейчас; но кожа у него была темнее, а волосы, доходившие до плеч, заплетены в косы; он выглядел как придворный, как человек, привыкший приказывать, как человек, пользующийся искренней любовью своего повелителя.
    На следующее утро царица снова прислала за нами. На этот раз нас провели в ее личные покои, где не было никого, кроме царя и Хаймана.
    Это было еще более роскошное помещение, чем большой зал во дворце, заполненное красивыми вещами, резной диван с ручками в виде леопардов, кровать с пологом из тонкого шелка, зеркала, настолько идеально отполированные, что они казались волшебными. Сама царица выглядела настоящей искусительницей - богато одаренная природой, украшенная драгоценностями и надушенная благовониями, она была не менее красива, чем любое из окружавших ее сокровищ.
    Она опять принялась за расспросы.
    Держась вместе, со связанными руками, мы были вынуждены слушать все ту же, что и накануне, чепуху.
    И снова Мекаре говорила с царицей о духах; она объяснила ей, что духи существовали всегда, описала, как они хвастались своими играми со жрецами-чужеземцами. Она рассказала, как духи утверждали, что им нравятся песнопения египтян. Для духов это не больше чем игра.
    "Но эти духи! Значит, они боги, судя по вашим словам? - сказала Акаша с великим трепетом - И вы разговариваете с ними? Я хочу увидеть, как вы это делаете! Сейчас же поговорите с ними".
    "Но это не боги, - сказала я. - Это мы и пытаемся вам втолковать. В отличие от ваших богов, как вы их описываете, духи не питают отвращения к пожирателям плоти. Им этот безразлично".
    Я стремилась показать разницу: у духов нет принципов, с точки зрения морали они стоят ниже, чем мы. Но я понимала, что эта женщина не может постичь смысл моих слов.
    Я чувствовала, как в ней происходит война между служительницей Инанны, которая хотела считать себя благословенной, и темной неспокойной душой, которая в конечном счете ни во что не верит. Холодной была ее душа, а религиозное рвение попросту служило огоньком, которым она пыталась растопить этот холод.
    "Все, что вы говорите - ложь, - заключила она. - Вы - злые, порочные женщины! Зачем я вообще тратила на вас свое время?"
    Она приказала казнить нас. На следующий день нас должны были сжечь заживо, причем вместе, чтобы мы видели мучения и смерть друг друга.
    Царь поспешил возразить ей. Он сказал, что своими глазами, как и Хайман, видел способности духов. Что сделают духи, если с нами так поступить? Может быть, лучше отпустить нас?
    Но во взгляде царицы появилось что-то неприятное и жестокое. Слова царя не оказали на нее никакого действия - у нас все равно отнимут жизнь. Что мы могли сделать? Такое впечатление, что она злилась на нас, потому что мы не сформулировали свои истины таким образом, чтобы она могла воспользоваться ими или хотя бы получить удовольствие. Ах, как же мучительно было иметь с ней дело! Но мыслила она совершенно заурядно. Впрочем, очень и очень многие думают и чувствуют так же, как и она, и, судя по всему, с тех пор мало что изменилось.
    Наконец Мекаре воспользовалась моментом и совершила то, чего я сделать не посмела. Она вызвала духов - назвала каждого по имени, но так быстро, что царица никак не смогла бы запомнить нужные слова. Она кричала, чтобы они явились к ней и исполнили ее приказ; она велела им показать свое недовольство тем, что происходит со смертными, с теми, кого они, по их словам, любят, - с Маарет и Мекаре.
    Это был риск. Но если бы ничего не случилось, если бы они оставили нас, как я опасалась, - что ж, тогда она могла вызвать Амеля, который затаился неподалеку и выжидал. И в любом случае это был наш единственный шанс.
    Через секунду поднялся ветер. Он завыл во дворе и просвистел по дворцовым коридорам. Он срывал занавеси, хлопал дверьми, разбивал хрупкие сосуды. Почувствовав, что ветер кружит вокруг нее, царица пришла в ужас. Потом по воздуху начали летать небольшие предметы. Духи собрали украшения с туалетного столика царицы и начали швырять их в нее. Царь встал рядом, стараясь защитить ее, а Хайман застыл от страха.
    Дело в том, что это был предел возможностей духов; долго они так продолжать не могли. Но еще до конца демонстрации Хайман стал умолять царя и царицу отменить смертный приговор. И они тут же согласились.
    Мекаре, чувствуя, что силы духов на исходе, торжественно приказала им остановиться. Наступила тишина. Повсюду сновали перепуганные рабы, наводя порядок.
    Царица была вне себя. Царь пытался объяснить ей, что видел это зрелище и раньше, и ничто не причинило ему вреда. Но что-то больно затронуло самые потаенные глубины сердца царицы. Она никогда еще не видела ни малейшего доказательства существования сверхъестественных сил и теперь была сражена наповал. В темной, лишенной веры душе мелькнул проблеск света, истинного света. Ее тайный скептицизм был настолько застарелым и укоренившимся, что это маленькое чудо стало для нее открытием чрезвычайной важности; она как будто взглянула в лицо своим богам.
    Заявив, что будет говорить с нами наедине, она отослала прочь царя и Хаймана. И со слезами на глазах принялась умолять нас поговорить с духами вслух.
    Это был момент чрезвычайной важности, ибо теперь я почувствовала то же самое, что и несколько месяцев назад, когда прикоснулась к глиняной табличке, - смесь добра и зла, еще более опасную, чем само зло.
    Конечно, мы не могли заставить духов говорить так, чтобы она это поняла, объяснили мы. Но, вероятно, у нее есть вопросы, на которые мы могли бы получить ответ. Она сразу же начала спрашивать.
    Это были те же самые вопросы, которые традиционно задают ведьмам, колдунам и святым: "Где ожерелье, которое я потеряла в детстве? Что хотела сказать моя мать в ночь своей смерти, когда уже не могла говорить? Почему моя сестра не выносит моего общества? Дорастет ли мой сын до зрелости? Будет ли он храбр и силен?"
    Стараясь отстоять свои жизни, мы терпеливо задавали эти вопросы духам, привлекая их внимание увещеваниями и лестью. И их ответы буквально изумили Акашу. Духи знали имя ее сестры; знали имя ее сына. Обдумывая эти несложные трюки, она, казалось, вот-вот сойдет с ума.
    Затем появился злой дух Амель и, очевидно завидуя происходящему, швырнул к ногам Акаши потерянное ожерелье, о котором она говорила, ожерелье, пропавшее в Уруке. Это был последний удар. Акашу словно молния поразила.
    Сжимая в руках ожерелье, она разрыдалась. И взмолилась, чтобы мы задали духам действительно важные вопросы, ответы на которые она непременно должна знать.
    Да, богов придумал ее народ, сказали духи. Нет, имена, упоминаемые в молитвах не имеют значения. Духам нравится сама музыка и ритм языка - форма слов, так сказать. Да, есть плохие духи, им нравится обижать людей - а что в этом такого? И есть хорошие духи, они людей любят. Будут ли они говорить с Акашей, если нам дадут покинуть царство? Никогда. Они уже говорят, а она их не слышит. Так чего же еще она от них ожидает? Но в ее царстве тоже есть ведьмы, которые могут их слышать, и, если она пожелает, они скажут этим ведьмам, чтобы те немедленно явились ко двору.
    Но по мере продолжения разговора настроение Акаши резко изменилось к худшему.
    От ликования она перешла к подозрениям и в конце концов почувствовала себя несчастной. Ведь духи говорили ей то же самое, что и мы.
    "Что вам известно о жизни после смерти?" - спросила она.
    И когда духи объяснили, что души мертвых либо парят над землей, смятенные и страдающие, либо поднимаются и навсегда исчезают, ее постигло горькое разочарование. Взгляд ее потускнел, и она потеряла всякий интерес к происходящему. Когда она спросила, делается ли какое-то различие между теми, кто прожил дурную жизнь, и теми, кто вел жизнь добродетельную, духи ничего не смогли ответить. Они ее просто не поняли.
    Но допрос продолжался. Мы чувствовали, что духи устают от него и уже играют с ней, давая все более и более идиотские ответы.
    "Какова воля богов?" - спрашивала она.
    "Чтобы вы не прекращали петь, - отвечали духи. - Нам это нравится".
    Неожиданно злой дух Амель, гордый своим трюком с ожерельем, швырнул перед Акашей еще одну длинную связку драгоценных камней. Но на этот раз она пришла в ужас.
    Мы сразу же поняли, в чем заключалась ошибка. Это было ожерелье ее матери, оно покоилось вместе с телом матери в гробнице под Уруком, и, конечно же, Амель, будучи всего лишь духом, не мог догадаться, какое странное, отвратительное впечатление произведет появление этой вещи. Он даже сейчас ничего не понял. Когда Акаша говорила о первом ожерелье, он видел в ее мыслях и это. Почему же оно ей не нужно? Ей что, не нравятся ожерелья?
    Мекаре сказала Амелю, что это не доставило ей удовольствия. Это было плохое чудо. Не будет ли он добр подождать ее указаний - ведь она понимает эту царицу, а он - нет.
    Но было уже слишком поздно. Того, что произошло с царицей, было не исправить. В доказательство возможностей духов она получила две материальные улики, услышала как правду, так и чепуху, но ничто не шло в сравнение с красотой мифологии ее богов, в которых она всегда заставляла себя верить. Но духи разрушали ее хрупкую веру. Как же ей скрыться от мрачного скептицизма души, если эта цепь доказательств не прервется?
    Она нагнулась и подняла ожерелье, принесенное из могилы матери.
    "Откуда оно взялось?" - вопросила она.
    Но сердце ее уже знало ответ и то, что он превзойдет все, что она услышала прежде. Она боялась.
    Тем не менее я объяснила, и она внимательно вслушивалась в каждое мое слово. Я говорила о том, что духи способны читать наши мысли, что они могущественны, а их размеры огромны, однако каковы они в действительности, сложно себе представить; они могут передвигаться со скоростью мысли. Когда Акаша вспомнила о втором ожерелье, дух увидел это и отправился его искать - ведь если ей понравилось одно ожерелье, то должно понравиться и другое. И он нашел его в гробнице ее матери - вероятно, вскрыл гробницу и достал его. Ибо, несомненно, оно не могло проникнуть через камень. Это невероятно.
    Но не успела я закончить свои объяснения, как до меня дошла правда. Скорее всего, ожерелье было похищено с тела матери Акаши, и, вполне возможно, сделал это ее отец. Оно находилось не в гробнице. Вот почему Амелю удалось его найти. Возможно даже, что ожерелье было украдено жрецом. Так, во всяком случае, думала Акаша, сжимая ожерелье в руке. Она возненавидела духа за то, что он открыл ей столь страшную истину.
    Итак, все иллюзии этой женщины оказались полностью разрушенными, и она осталась наедине с чистой правдой, которую знала всю жизнь. Задавая вопросы сверхъестественным силам, она поступила весьма опрометчиво, ибо сверхъестественные силы дали ей ответы, с которыми она не могла смириться, но и опровергнуть которые не могла.
    "Где души мертвых?" - прошептала она, не сводя глаз с ожерелья.
    "Духи не знают", - мягко, как только могла, произнесла я.
    Страх и ужас обуяли царицу. Но потом ее ум, как всегда, заработал над созданием пышной теории, позволяющей найти объяснение всему, что причиняет боль, - своего рода грандиозного способа принять и смириться с очевидным. Потаенный темный уголок в ее душе увеличивался в объеме и угрожал поглотить ее изнутри, этого она допустить не могла. Жизнь продолжается. И она, Акаша, - царица Кемета.
    И в то же время ее переполнял гнев. Она была сердита на всех - на родителей, учителей, на жрецов и жриц, окружавших ее в детстве, даже на своих богов, а также на всех остальных, кто когда-либо утешал ее или говорил, что жизнь прекрасна.
    Возникла пауза, и в наступившей тишине выражение ее лица изменилось: исчезли страх и удивление, во взгляде появились холодность, разочарование и, наконец, злоба.
    С ожерельем в руках она встала и объявила, что все наши слова - ложь. Те демоны, с которыми мы разговаривали, намеревались свергнуть ее и ее богов, благосклонных к ее народу. Чем больше она говорила, тем больше верила в свои слова, тем больше захватывало ее изящество собственных верований, тем больше поддавалась она их логике. В конце концов она расплакалась и принялась поносить нас, тем самым отрицая мрак собственной души. Она вызывала в памяти образы своих богов, вспоминала свой священный язык.
    Но тут ее взгляд снова упал на ожерелье, и тогда злой дух Амель, разъяренный тем, что она недовольна его подарком и снова гневается на нас, велел нам передать ей, что если она только посмеет причинить нам хоть малейший вред, то он станет швырять в нее все предметы, о которых она когда-либо спрашивала, вспоминала, мечтала, которые представляла себе или искала - будь то драгоценности, кубки, зеркала, расчески или что-либо иное.
    Не грози нам такая серьезная опасность, я бы от души посмеялась. В представлении духа это было прекрасное решение, а с человеческой точки зрения - абсолютно нелепое. Но, разумеется, такая перспектива едва ли могла кого-то обрадовать.
    Мекаре в точности передала Акаше слова Амеля.
    "Тот, кто смог достать это ожерелье, может утопить тебя в предметах, ассоциирующихся с несчастьями, - добавила сестра уже от себя. - Случись такое, не представляю, что сможет его остановить".
    "Где он? - вскричала Акаша, - Пусть он покажется, этот демон, с кем вы разговариваете!"
    Услышав это, Амель, переполняемый тщеславием и гневом, собрал все силы и с криком: "Я - Амель, злой дух, который пронзает!" - ринулся на Акашу.
    Он вихрем носился вокруг царицы - все происходило так же, как когда-то с нашей матерью, только на этот раз атака была в десять раз мощнее. Никогда я не видела подобной ярости. Казалось, все покои содрогнулись, когда огромный дух сжался и устремился в столь тесное пространство. Кирпичные стены трескались. Прекрасное лицо и руки царицы покрылись крошечными ранками, кровавыми точками, похожими на следы укусов.
    Она беспомощно кричала. Амель был в восторге от собственной способности творить чудеса. А мы с Мекаре в ужасе застыли.
    Мекаре приказала ему остановиться. Она осыпала его словами лести и благодарности, сказала ему, что он просто-напросто самый могущественный из духов, но теперь он должен ее послушаться и проявить равную своей силе мудрость. Как только наступит подходящий момент, она позволит ему совершить новое нападение.
    Тем временем царь кинулся на помощь Акаше; к ней подбежал Хайман; примчалась охрана. Но стоило стражам выхватить мечи, как она приказала всем оставить нас. Мы с Мекаре смотрели на нее, безмолвно угрожая воспользоваться силой духа, ибо больше нам ничего не оставалось. А злой дух Амель витал над нами, издавая самый жуткий и сверхъестественный звук - громкий хохот духа, грозящий заполнить собою весь мир.
    Оставшись вдвоем в своей камере, мы не могли придумать, что нам делать и как воспользоваться небольшим преимуществом в лице Амеля.
    Что касается самого Амеля, то он нас не покидал. Он веселился и бушевал: шелестел камышовыми циновками, заставлял колыхаться и трепетать на ветру наши волосы и одежды - в общем, надоедал нам как мог. Но больше всего меня пугали его хвастливые речи. Он заявлял, что любит высасывать кровь, что, насытившись ею, он становится менее подвижным, но на вкус она очень приятная; а когда люди совершают жертвоприношения, он спускается к алтарям и слизывает с них кровь. Ведь в конце концов эта кровь предназначается для него, с хохотом добавлял он.
    Остальные духи питали отвращение к тому, о чем говорил Амель. Мы обе это ощущали. За исключением нескольких духов, которые смутно завидовали ему и хотели знать, какова кровь на вкус и почему она так ему нравилась.
    А потом присущая злым духам извечная ненависть, зависть по отношению к плоти прорвалась наконец наружу - ведь они всегда испытывали к нам отвращение за то, что мы обладаем и телом и душой, а это, по их мнению, недопустимо. Амель напыщенно болтал о временах, когда на земле были только горы, океаны и леса. Он сказал, что иметь дух, заключенный в смертном теле, - это проклятие.
    Мне уже приходилось выслушивать подобные жалобы от духов, но я никогда не придавала им значения. Впервые они заставили меня задуматься именно там, в темнице, когда я вспоминала о зарубленных мечами людях. Я думала о том же, о чем испокон веков думали очень многие: наверное, это действительно проклятие - сочетание бессмертного духа и смертного тела.
    Как ты сегодня сказал, Мариус, жизнь утратила всякую ценность, она походила на издевательство. В тот момент вся моя жизнь состояла из мрака и страдания. Все, чем я жила, потеряло смысл; ничто не могло вернуть мне желание жить.
    Но Мекаре снова заговорила с Амелем, объяснив, что она предпочитает быть собой, а не такой, как он, - вечно парящий над землей без пользы и дела. Ее слова вновь привели Амеля в ярость. Он звонил, что erne покажет ей, на что способен.
    "Когда я прикажу тебе, Амель! - предупредила она. - Позволь мне выбрать подходящий момент. И тогда все узнают, на что ты способен".
    Тщеславие духа было удовлетворено, и он взлетел в темное небо.
    Три дня и три ночи держали нас в заключении. Стражи на нас не смотрели и не приближались к нам. И рабы тоже. Фактически мы могли умереть от голода, если бы не Хайман, царский управляющий, который собственноручно приносил нам пищу.
    Потом он рассказал нам то, что мы уже узнали от духов. Начались великие распри и раздоры: жрецы требовали нашей казни, но царица боялась убивать нас, опасаясь, что мы нашлем на нее духов, и некому будет их тогда остановить. Царя случившееся заинтриговало: он считал, что от нас можно узнать больше; способности духов возбудили его любопытство, и он размышлял, как можно их использовать. Но царица боялась духов - с нее было достаточно и того, что она уже видела.
    В конце концов нас привели на большой открытый атрий, где собрался весь двор.
    Был полдень, царь с царицей, согласно обычаю, сделали подношения богу солнца Ра, а нас заставили на это смотреть. Нас не волновала торжественность церемонии - мы боялись, что доживаем свои последние часы. Я представляла себе нашу гору, наши пещеры; представляла себе детей - красивых сыновей и дочерей, которые могли бы у нас родиться и унаследовать наши способности; я думала о той жизни, которой нас лишили, о почти полном истреблении наших родных и близких. Я благодарила высшие силы, какими бы они ни были, за то, что вижу над головой синее небо и что мы с Мекаре до сих пор вместе.
    И царь заговорил. Он выглядел печальным и утомленным и, несмотря на то, что был еще достаточно молод, в тот момент больше походил на старика. Он сказал нам, что мы обладаем великим даром, но мы плохо использовали его и уже никому не можем быть полезны. Обвинив меня и Мекаре в лживости, поклонении демонам и приверженности черной магии, он заявил, что собирался сжечь нас, дабы доставить тем удовольствие своему народу, но им с царицей стало нас жаль. Царица особенно просила пощадить нас.
    Это была очевидная ложь, но одного взгляда на ее лицо хватило, чтобы понять: она сама себя убедила в том, что говорила правду. Конечно же, царь ей поверил. Но какая разница? Что же скрывается за такой милостью, недоумевали мы, стараясь глубже проникнуть в их души.
    И царица ласково объяснила нам, что своей великой магией мы достали ей два ожерелья, о которых она мечтала больше всего на свете, - за это, и только за это, она сохранит нам жизнь. Таким образом, сплетенная ею паутина лжи разрасталась и все плотнее опутывала зерно истины.
    Потом вновь заговорил царь: он пообещал, что освободит нас, но прежде должен доказать всему двору, что мы не обладаем никакой силой, и таким образом умиротворить жрецов.
    Если же злой демон вдруг проявится и пожелает оскорбить почитателей Ра или Озириса, то прощение будет отозвано и нас немедленно предадут смерти. Ибо сила наших демонов умрет вместе с нами. А мы утратим право на милосердие царицы, которое и без того вряд ли заслужили.
    Разумеется, мы сознавали, что сейчас произойдет: мы прочли это в сердцах царя и царицы. Был достигнут компромисс, и теперь нам предлагали сделку. А когда царь снял свою золотую цепь с медальоном и надел ее на шею Хаймана, мы поняли, что нас изнасилуют на глазах всего двора, изнасилуют как обычных пленниц или рабынь во время войны. А стоит нам позвать духов, и мы умрем. Вот в какой мы оказались ситуации.
    "Но ради моей возлюбленной царицы, - сказал Энкил, - я по праву наслажусь этими двумя женщинами. Я сделаю это при вас и покажу, что они не ведьмы и их не следует бояться - они самые обыкновенные женщины. И моему главному управляющему Хайману, моему возлюбленному Хайману будет дарована привилегия воспользоваться этим правом вместо меня".
    Двор застыл в ожидании, пока Хайман, безотрывно глядя на нас, готовился к исполнению царского приказа. Мы пристально смотрели на него, мысленно призывая не делать этого - не трогать беспомощных женщин, не совершать над нами насилие на глазах у бездушных зрителей.
    Мы чувствовали его боль и смятение. Мы понимали, что и ему грозит жестокая опасность, ибо ослушание каралось смертью. Но он собирался обесчестить нас, осквернить, растоптать, а мы, проведя всю жизнь в спокойных солнечных горах, ничего толком не знали о том акте, который он собирался совершить.
    И все же, пока он медленно приближался к нам, я думала, я надеялась, что он не в силах будет это сделать, что мужчина, испытывающий такие страдания, какие в тот момент испытывал он, не сможет распалить свою страсть для грязного дела. Но тогда я плохо знала мужчин и не понимала, что они прекрасно умеют сочетать плотские наслаждения с ненавистью и злобой и что, совершая тот акт, который женщины, как правило, совершают во имя любви, они способны причинять боль.
    Наши духи шумно протестовали против того, что должно было случиться; но ради спасения своих жизней мы просили их успокоиться. Я молча сжала руку Мекаре, давая ей понять, что нужно найти в себе силы пережить это, что потом мы получим свободу; в конце концов, это не смерть, и мы, оставив этих жалких жителей пустыни вместе со всей их ложью и иллюзиями, с их идиотскими обычаями, вернемся домой.
    И тогда Хайман приступил к исполнению царского приказа. Он развязал нас и первой привлек к себе Мекаре, бросил ее на спину поверх циновок и поднял подол ее платья... Я же стояла как пригвожденная к месту, не в состоянии предотвратить неизбежное, а потом и меня постигла та же участь.
    Но в своих мыслях Хайман насиловал не нас. Дрожа душой и телом, но желая, чтобы они были заодно, он разжег огонь своей страсти фантазиями и полузабытыми воспоминаниями о безымянных красавицах.
    А мы, отводя в сторону глаза, закрыли свои души как перед ним, так и перед злобными египтянами, которые подвергли нас столь ужасным испытаниям; наши души остались нетронутыми; и повсюду разносился ужасный, скорбный плач духов, а в отдалении слышался тихий раскатистый грохот Амеля:
    "Какие же вы глупые, что терпите это, ведьмы!"
    Близилась ночь, когда нас оставили на краю пустыни. Солдаты дали нам немного пищи и воды. В глубоких сумерках пустились мы в долгий путь на север. Переполнявшие нас гнев и ярость были неизмеримы.
    Амель насмехался над нами и злился, не понимая, почему мы не позволяем ему отомстить.
    "Нас догонят и убьют! - сказала Мекаре. - А теперь убирайся отсюда".
    Но это не помогало. И в результате она попробовала заставить Амеля сделать что-нибудь полезное:
    "Амель, мы хотим добраться до дома живыми. Принеси прохладный ветер; покажи нам, где найти воды".
    Но такого рода просьбы не для злых духов. Амель потерял к нам всякий интерес и умчался прочь, а мы побрели рука об руку навстречу холодному ветру пустыни, стараясь не думать о том, сколь долгий путь ждет нас впереди.
    Слишком много выпало на нашу долю во время путешествия, чтобы рассказывать сейчас обо всем.
    Но добрые духи нас не покинули; они поднимали прохладный ветер и вели нас к источникам, где можно было найти воду и немного фиников; когда удавалось, они устраивали "дождик". Однако в конце концов мы забрели слишком глубоко в пустыню, где нас ждала неминуемая смерть. А я уже тогда знала, что ношу в чреве ребенка Хаймана, и хотела, чтобы мой ребенок выжил.
    И тогда духи привели нас к бедуинам, которые приняли нас к себе и стали о нас заботиться.
    Я была больна, и целыми днями лежала, напевая песенки растущему в чреве ребенку, надеясь с их помощью отогнать болезнь и самые дурные воспоминания. Мекаре лежала рядом и обнимала меня.
    Лишь через несколько месяцев я окрепла достаточно, чтобы мы могли покинуть лагерь бедуинов. Я хотела, чтобы ребенок родился в нашей стране, и умоляла Мекаре продолжить путешествие.
    Наконец, имея в запасе пищу и воду, которыми нас снабдили бедуины, ведомые духами, мы добрались до зеленых холмов Палестины, где у подножия горы встретили пастухов, внешне похожих на людей из нашего племени, - они спустились вниз, чтобы воспользоваться пастбищами, когда-то принадлежавшими нашему народу.
    Они знали нас, знали нашу мать и весь наш род; они назвали нас по именам и сразу же приняли к себе.
    Мы снова были счастливы, оказавшись среди знакомых зеленых холмов, деревьев и цветов; в моем чреве рос ребенок. Он был жив, пустыня его не убила.
    Так на своей родине я родила дочь и назвала ее Мириам, в честь нашей матери. У нее были черные волосы Хаймана, но мои зеленые глаза. Лучшего лекарства, чем моя радость и любовь к ней, нельзя было пожелать. Нас снова стало трое. Мекаре, прошедшая со мной через родовые муки, принявшая ребенка, часами носила Мириам на руках и пела ей, совсем как я. Ребенок был не только мой, но и ее. И мы старались забыть ужасы, пережитые в Египте.
    Мириам быстро росла. Наконец, мы с Мекаре дали клятву взобраться на гору и найти пещеры, в которых родились. Мы еще не знали, как будем жить на таком расстоянии от наших новых соседей. Но мы хотели вернуться вместе с Мириам в то место, где были так счастливы, чтобы вызвать духов и попросить их сотворить для нас дождь и таким образом благословить мою новорожденную дочку.
    Но ничему этому не суждено было случиться.
    Ибо, прежде чем мы смогли покинуть пастухов, вернулись солдаты, возглавляемые главным царским управляющим Хайманом. Преследуя нас, солдаты направо и налево раздавали золото, осыпая им любого, кто слышал о рыжеволосых близнецах и знал, где их искать.
    И снова в полдень на залитых солнцем полях увидели мы египетских солдат с обнаженными мечами. Люди бросились врассыпную. И тогда Мекаре выбежала вперед, упала перед Хайманом на колени и умоляла его не причинять больше зла нашему народу.
    После этого Хайман пришел вместе с Мекаре туда, где скрывались мы с дочерью, и я показала ему ребенка - его ребенка - и воззвала к его милосердию и справедливости; я просила, чтобы он ушел с миром.
    Но одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять: если он не приведет нас обратно, его предадут смерти. Его искаженное горем лицо вытянулось, исхудало - оно даже отдаленно не напоминало то гладкое и светлое бессмертное лицо, которое вы видите сегодня за этим столом.
    Враждебное время стерло присущее ему выражение страдания. Но в тот давний день оно проявлялось очень отчетливо.
    "Ужасное зло обрушилось на царя и царицу Кемета, - тихим, приглушенным голосом заговорил он с нами. - И в нем повинны ваши духи, которые день и ночь изводили и меня за то, что я сделал с вами, пока царь не попытался изгнать их из моего дома".
    Он вытянул руки и показал мне крошечные шрамы, покрывавшие его кожу в тех местах, где дух высасывал кровь. Шрамы были и на лице, и на горле.
    "Вы даже не представляете себе, в каком ужасе я жил, - сказал он, - ибо ничто не могло защитить меня от этих духов; вы не знаете, сколько раз я проклинал вас, проклинал царя за то, что он заставил меня сделать, и проклинал свою мать за то, что родился на свет".
    "Но мы же здесь ни при чем! - воскликнула Мекаре. - Мы сдержали слово. В обмен на свои жизни мы оставили вас в покое. В этом повинен Амель, злой дух! О злой дух! Подумать только, он изводил тебя вместо царя и царицы! Мы не можем остановить его! Умоляю тебя, Хайман, отпусти нас".
    "Хайман, что бы ни делал Амель, - добавила я, - ему это надоест. Если царь и царица проявят твердость, он в конце концов уйдет. Хайман, ведь перед тобой мать твоего ребенка. Оставь нас. Ради дочери скажи царю и царице, что ты не смог нас найти. Отпусти нас, если ты веришь в справедливость".
    Но он смотрел на ребенка, как будто не понимал, кто перед ним. Он был египтянином. А разве этот ребенок - египтянин?
    "Хорошо, вы не присылали этого духа, - вновь обратился он к нам. - Я вам верю. Ибо ясно вижу, что вы даже не имеете представления о том, что сделал этот дух. Он прекратил мучить нас. Он проник в царя и царицу Кемета! Он - в их телах! Он изменил саму суть их плоти!"
    Мы долго смотрели на него, обдумывая услышанное, и наконец поняли, что он говорит не об одержимости. И поняли также, что ему довелось увидеть нечто такое, что оставалось только самому прийти за нами и ценой своей жизни привести нас обратно.
    Но я не поверила его словам. Как может дух обрести плоть?!
    "Вы даже не догадываетесь, что произошло в нашем царстве, - прошептал он. - Вы должны прийти и посмотреть своими глазами. - Он замолчал, явно желая рассказать намного больше, но не решаясь. И наконец горько произнес: - Вы обязаны исправить то, что произошло, даже если это и не ваших рук дело!"
    Однако весь ужас ситуации состоял в том, что не в наших силах было исправить что-либо! Даже тогда мы это сознавали, мы это чувствовали. Мы вспомнили, как наша мать стояла у пещеры, разглядывая ранки на руке.
    Мекаре запрокинула голову и воззвала к злому духу Амелю, приказывая ему прийти и исполнить ее волю. На нашем языке, на языке близнецов, она вскричала:
    "Выходи из царя и царицы Кемета и иди ко мне, Амель! Подчинись моей воле. Ты сделал это без моего приказа".
    Казалось, все духи мира смолкли и прислушались; то был зов могущественной ведьмы; но ответа не последовало; и тогда мы почувствовали, как отшатнулись и бросились прочь от нас духи, как будто открылось нечто неподвластное их пониманию. Они умчались, а потом нерешительно вернулись, грустные и растерянные, они искали нашей любви и в то же время испытывали отвращение.
    "Но в чем дело? - вопрошала Мекаре витавших над ней духов, своих избранников. - В чем дело?"
    Повисла тишина. Пастухи застыли от страха, солдаты стояли рядом в ожидании, Хайман смотрел на нас усталым, остекленевшим взглядом... И наконец мы услышали ответ - удивленный и неуверенный:
    "Амель получил то, что хотел. Амель получил плоть. Но Амеля больше нет".
    Что это могло означать? Мы ничего не понимали. Мекаре снова потребовала от духов ответа, но их неуверенность постепенно перерастала в страх.
    "Скажите мне, что случилось! - воскликнула Мекаре. - Поведайте мне обо всем, что известно вам! - Этот старинный приказ использовали многие ведьмы. - Поделитесь со мной своими знаниями".
    И духи снова неуверенно ответили:
    "Амель попал в плоть; но Амель - не Амель; он больше не может нам ответить".
    "Вы должны пойти со мной, - сказал Хайман. - Должны! Вы нужны царю и царице!"
    Молча, не выражая никаких чувств, следил он, как я поцеловала свою девочку и передала ее женам пастухов, которые обещали заботиться о ней как о собственной дочери. И тогда мы с Мекаре отправились с ним; но на сей раз мы не плакали. Мы словно уже пролили все отпущенные нам слезы. Краткий год счастья после рождения Мириам закончился - и ужас, пришедший к нам из Египта, опять настигал нас, чтобы поглотить навсегда.


    Маарет закрыла глаза и коснулась пальцами век, а потом взглянула на погруженных в раздумья слушателей. Никто не хотел, чтобы рассказ прервался, хотя все знали, что этого не миновать.
    Молодежь выдохлась и устала; выражение лица Дэниела уже не было таким восторженным. Луи осунулся, его снедала потребность в крови, хотя он и не обращал на нее внимания.
    - Я больше не могу продолжать, - сказала Маарет. - Уже почти утро; и молодым необходимо уйти под землю. Мне нужно подготовить им путь.
    Завтра ночью мы соберемся здесь и продолжим. Если, конечно, нам позволит царица. Сейчас ее поблизости нет - я не улавливаю ни единого свидетельства ее присутствия, не вижу ни проблеска ее отражения в чьих-либо глазах. Либо она знает, чем мы заняты, и не имеет ничего против, либо находится далеко и ей не до нас, и нам придется ждать, пока она не выразит свою волю.
    Завтра я расскажу вам, что мы увидели по прибытии в Кемет.
    Пока что можете спокойно отдыхать внутри горы. Все. С незапамятных времен хранит она мои тайны от любопытных глаз смертных. Помните, что даже царица не доберется до вас до заката солнца.
    Мариус поднялся вслед за Маарет. Он перешел к самому дальнему окну, в то время как остальные выходили из комнаты. Голос Маарет все еще звучал в его ушах. Наибольшее впечатление произвели на него воспоминания об Акаше и ненависть, которую испытывала к ней Маарет, ибо Мариус тоже ее ненавидел. Никогда еще он так остро не ощущал, что должен был положить этому кошмару конец, пока это было в его власти.
    Но эта рыжеволосая женщина явно к этому не стремилась. Они хотели умереть не больше, чем он. А Маарет жаждала жизни, вероятно, еще более неистово, чем любой из встреченных им бессмертных.
    Но ее рассказ, казалось, подтверждал всю безнадежность их положения. Что восстало в тот момент, когда царица поднялась со своего трона? Какое существо держит Лестата в своих когтях? Он не мог даже вообразить этого.
    Мы меняемся, не изменяясь, подумал он. Мы набираемся мудрости, но подвержены ошибкам! Сколько бы мы ни существовали, мы остаемся людьми - в этом и наше чудо, и наше проклятие.
    Он опять увидел, как она улыбалась, когда обвалился лед. Мог ли он сохранить свою любовь одновременно с ненавистью? Неужели в момент величайшего унижения от него напрочь ушла ясность мысли? Честно говоря, он не знал.
    Он вдруг понял, что устал, что стремится уснуть, стремится к комфорту; к мягкому, чувственному наслаждению - оказаться в чистой постели, растянуться на ней, расслабиться, чтобы тело само выбрало наиболее удобное и естественное положение, и зарыться лицом в подушку.
    Небо на востоке за стеклянной стеной наполнялось мягким бледно-голубым светом, но звезды не утратили своего блеска, хотя и казались совсем маленькими и далекими. Как обычно бывает перед рассветом, темные стволы секвой обрели очертания, по дому распространялся приятный запах лесной зелени.
    Внизу, у самого основания склона холма, где заросшая клевером поляна переходила в лес, Мариус увидел Хаймана. Его руки светились в синеватом мраке, а обращенное вверх лицо походило на белоснежную безглазую маску.
    Неожиданно для самого себя Мариус поднял руку в дружеском жесте. Хайман ответил тем же и углубился в лес.
    Потом Мариус обернулся и увидел, что, как он и ожидал, в комнате с ним остался только Луи. Он словно застыл на месте и смотрел на Мариуса с тем же, что и прежде, выражением - как будто на его глазах миф превратился в реальность.
    Несмотря на впечатление, произведенное рассказом Маарет, все это время его мучил только один вопрос, и теперь он задал его Мариусу:
    - Вы не знаете, жив еще Лестат или нет? - В сдержанном тоне его голоса отчетливо звучали обычные человеческие нотки страдания и боли.
    Мариус кивнул.
    - Он жив. Но я узнал об этом не совсем так, как ты думаешь. Я не задавал вопросов, не получал ответа, не использовал наши великолепные способности, приносящие нам столько бедствий. Я знаю просто потому, что знаю.
    Он улыбнулся Луи. Что-то в манере поведения этого молодого вампира вызывало у Мариуса глубокую симпатию, хотя он и сам не мог бы объяснить, что именно. Он поманил Луи к себе, они встретились возле стола и вместе вышли из комнаты. Обняв Луи за плечи, совсем по-человечески ступая медленно и тяжело, Мариус вместе с ним направился вниз по железной лестнице, во влажные глубины земли.
    - Вы уверены? - почтительно обратился к нему Луи. Мариус остановился.
    - О да, вполне уверен. - Они посмотрели друг другу в глаза, и Мариус опять улыбнулся. Этот вампир богато одарен и в то же время лишен многих талантов, подумал он. Интересно, погас ли бы в глазах Луи человеческий свет, обладай он большими возможностями и могуществом, чем сейчас, если бы, например, в его вены попало хоть немного крови самого Мариуса?
    Он проголодался, он страдал, но, судя по всему, ему нравилось испытывать голод и боль.
    - Позволь объяснить тебе кое-что, - дружески добавил Мариус. - С того момента, как я увидел Лестата, я понял: никто и ничто не сможет его убить. Так бывает с некоторыми из нас. Мы не можем умереть. - Но к чему он это говорит? Неужели он опять в это поверил, как верил прежде, до начала испытаний? Его мысли вернулись к той ночи в Сан-Франциско, когда он, никем не замеченный, гулял, засунув руки в карманы, по широким чистым тротуарам Маркет-стрит.
    - Простите, - сказал Луи, - но ваши слова заставили меня вспомнить о том, что я слышал в баре "Дочь Дракулы", - так говорили те, кто хотел присоединиться к нему в последнюю ночь.
    - Знаю, - ответил Мариус. - Но они - глупцы, а я прав. - Он тихо рассмеялся, ибо действительно был в этом уверен. Он тепло обнял Луи. Да, совсем немного крови, и Луи может стать сильнее, но он потеряет человеческую нежность, человеческую мудрость, которые с кровью не передать, утратит врожденный, видимо, дар сочувствия чужим страданиям.
    Но для него ночь окончилась. Пожав протянутую Мариусом руку, Луи повернулся и по обитому жестью коридору направился к ожидавшему его Эрику, чтобы тот указал ему дорогу.
    Затем Мариус поднялся наверх.
    Прежде чем солнце заставит его погрузиться в сон, пройдет еще, возможно, целый час, и, несмотря на усталость, он не собирался его терять. Свежий аромат леса был поистине восхитителен, он слышал, как поют птицы, как журчит глубокий ручей.
    Он направился в большую комнату кирпичного дома, где в центральном очаге уже потух огонь, и оказался перед огромным, занимавшим почти полстены, гобеленом.
    Присмотревшись внимательнее, он понял, что видит перед собой горы, долину и крошечные фигурки близнецов, стоящих рядом на зеленой поляне под палящим солнцем. Ему вспомнилась медленная, ритмичная речь Маарет, и перед глазами замелькали возникавшие в ее рассказе образы и картины. Залитая солнцем поляна была как настоящая, но при этом совершенно не походила на ту, что виделась ему в снах. Никогда еще сны не заставляли его почувствовать свою близость к этим женщинам. А теперь он узнал их, узнал этот дом.
    Каким загадочным и странным кажется это смешанное чувство печали и одновременно чего-то очень хорошего и доброго. Душа Маарет привлекала его своей неоднозначностью, и ему хотелось как-то сказать ей об этом.
    Потом он спохватился, словно осознал вдруг, что ненадолго забылся, что на самом деле должен испытывать горечь и боль. Возможно, его душа исцелялась быстрее, чем он мог предполагать.
    Или же причина состоит в том, что он думал о других, о Маарет, а перед этим - о Луи и о том, во что Луи должен был поверить. Ладно, черт возьми, вероятно, Лестат действительно бессмертен. Неожиданно в голову ему пришла горькая мысль: вполне возможно, что Лестат сумеет пережить все это, даже если он, Мариус, умрет.
    Однако без этого небольшого предположения вполне можно обойтись. А где Арман? Арман уже ушел под землю? Как было бы хорошо увидеться сейчас с Арманом...
    Он направился к двери, ведущей в подвал, но тут его внимание привлекли две фигуры, неподвижно стоящие рука об руку перед восточным окном и очень похожие на близнецов с гобелена. Но это оказались Маарет и Джесс. Словно застыв на месте, они следили за тем, как лучи света постепенно охватывают темный лес.
    Его сотрясла жестокая дрожь, и, чтобы не упасть, он даже вынужден был ухватиться за косяк двери, в то время как перед мысленным взором одно за другим возникали видения: на этот раз это были не джунгли - в отдалении по какой-то голой, выжженной земле вилось шоссе, ведущее на север... существо остановилось... Но что его так потрясло?... Вид двух двух рыжеволосых женщин?... Ноги возобновили свое неустанное движение вперед... Он отчетливо различал прилипшую к ним грязь, он видел так, как будто это были его ноги. А потом небо запылало, и он громко застонал...
    Когда он немного пришел в себя, то обнаружил, что его поддерживает Арман, а Маарет не сводит с него затуманенных человеческих глаз и взгляд ее умоляет рассказать об увиденном. Окружающая обстановка постепенно обрела четкие очертания, он увидел рядом с собой нескольких бессмертных. Он закрыл глаза и тут же открыл их снова.
    - Она уже на нашей долготе, - сказал он, - но за много миль к востоку. Там только что поднялось солнце, оно слепит глаза. - Он и сам ощутил смертоносный жар! Но она ушла под землю - это он тоже почувствовал.
    - Но это очень далеко к югу, - заметила Джесс. Она стояла, скрестив руки, обхватив локти длинными тонкими пальцами, и в полупрозрачной темноте выглядела совсем хрупкой.
    - Не так уж далеко, - возразил Арман. - И двигается она очень быстро.
    - Но в каком направлении?! - воскликнула Маарет. - Она идет к нам?
    Она не ожидала ответа, да и едва ли они смогли бы его дать. Она прикрыла рукой глаза, словно боль в них стала совсем невыносимой, и, неожиданно крепко прижав к себе Джесс, поцеловала ее и пожелала всем спокойного сна.
    Мариус закрыл глаза, стремясь вновь увидеть ту же фигуру. Во что она одета? Грубая ткань, накинутая сверху, как крестьянское пончо, с дыркой для головы; перехвачена по талии - да, это он чувствовал. Он попытался рассмотреть еще какие-нибудь детали, но безрезультатно. Он ощущал только силу, безграничную силу и энергию, которую не остановить.
    Когда он снова открыл глаза, в комнате мерцало утро. Арман стоял рядом, он все еще обнимал его, но выражение его лица было отрешенным и совершенно безмятежным. Неподвижным взглядом он смотрел на лес, который, казалось, придвинулся к самому дому и теперь заглядывал во все окна.
    Мариус поцеловал Армана в лоб и присоединился к нему в его занятии.
    Он видел, как светлеет комната; как подоконники озаряются светом; как гигантский гобелен начинает играть красками.


Назад                         Вперед

        www.alisavamp.narod.ru





Сайт управляется системой uCoz